Войска фон Бока были остановлены Красной Армией почти на всех участках фронта еще в конце октября. Тайфун сменился штилем.

Хлопья первого снега ложились на пропитанную кровью землю. И в заснеженных подмосковных пригородах, по донесениям воздушной и агентурной разведок, русские использовали каждый день и час для совершенствования своей обороны. Оборудовали новые укрепленные рубежи, подтягивали откуда-то из таинственных, необозримых глубин страны все новые и новые дивизии, которых, по подсчетам немецкого генерального штаба, не должно бы существовать, перебрасывали резервы, которые в немецких сводках давно были объявлены исчерпанными.

И тогда в удушающей тишине «Вольфшанце» стал все громче и громче звучать вопрос: «Что дальше?»

Сначала тихий, он шепотком шелестел в ушах Браухича, командующего сухопутными войсками рейха, сильнее, чем боль от вывихнутой ключицы, мучил начальника генерального штаба Гальдера, который свалился недавно с лошади во время прогулки верхом и слег на несколько дней в постель.

Потом этот же неумолимый вопрос стал терзать и других высокопоставленных генералов. С каждым днем ужасные два слова «что дальше?» все с большей силой стучались в сердца, в уши обитателей ставки. Они, эти слова, будто сочились из бетонных стен, наползали из лесной чащи, окружающей «Вольфшанце», преследовали генералов повсеместно – и в их комнатах-кельях, и на докладах у старших начальников, и в особенности по ночам – в постелях, не давая заснуть…

Ярость Гитлера не знала пределов. Разве он не возражал против наступления на Москву, прежде чем падет Петербург? Но вот в конце концов уступил этому твердолобому Гудериану, еще в августе вымаливавшему у него разрешение начать наступление на Москву, уступил своим зазнавшимся «академикам» – Гальдеру и Браухичу, не устававшим твердить, что захват советской столицы немедленно приведет к развалу всех большевистских фронтов, – и за эту уступку приходится теперь расплачиваться. Спрашивают: «Что делать дальше?» А то же, что делали до сих пор, – наступать!

– Наступать! Наступать, чего бы это ни стоило! – исступленно требовал Гитлер.

Генералы покорно соглашались с ним, хотя отлично сознавали неосуществимость его намерений, по крайней мере в настоящий момент. Они слали телеграммы и радиошифровки фон Леебу и фон Боку, автоматически воспроизводя требование Гитлера: «Наступать! Почему войска остановились? Почему за истекшие сутки нет продвижения? Фюрер возмущен. Фюрер приказывает!..»

Но и под Ленинградом и под Москвой немецкие войска словно вмерзли в русские снега.

Оправившийся наконец от своей аристократической травмы Гальдер решился на откровенный разговор с фюрером. В самых осторожных выражениях он обрисовал реальное положение дел. Но вывод из его доклада напрашивался один: сегодня продолжать наступление на Москву невозможно, необходимо закрепиться на достигнутых рубежах и перезимовать там.

Гитлер обрушил на начальника генштаба потоки брани, оскорблений и обвинений. Истерично кричал, что генштаб обманывает его, что совсем недавно и сам Гальдер и другие генералы оправдывали свою бездарность и бездеятельность осенней распутицей, а теперь, когда холода сделали российские дороги вполне проходимыми, объявляют непреодолимым препятствием русскую зиму. Он не желал слушать никаких аргументов и продолжал требовать наступления на всех фронтах во что бы то ни стало.

Единственно, чего сумел в тот раз добиться Гальдер, это разрешения фюрера провести консультативное совещание начальников армейских штабов и групп армий «Север», «Центр», «Юг» с тем, чтобы выработать и представить на утверждение взаимосогласованный план дальнейших операций в России.

В последующие двое суток Гитлер не принимал никого. Он отменил оперативные совещания, ежедневно проводившиеся с тех пор, как немецкие войска переступили советскую границу. Никто не получал от него приглашения к вечернему чаю. Только Борман, адъютанты фюрера да его личный врач Морель имели доступ в обособленно стоящий в «зоне безопасности номер один», окутанный кустарником, огороженный колючей проволокой, внешне ничем не отличающийся от других дом-барак Гитлера.

Именно в эти дни и появился в «Вольфшанце» рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. В папке, которую он привез с собой из Берлина, скопилось много всякой всячины: донесение о генерале Фромме, командующем одной из резервных армий, который в частном разговоре заявил, что лучшим выходом из создавшегося на германо-советском фронте положения, кардинальным решением всех проблем было бы заключение мира со Сталиным; сделанные подслушивающими устройствами записи бесед Гальдера с начальником оперативного отдела генералом Хойзингером, явно свидетельствующие о намерениях генштаба саботировать указания фюрера; сводка о настроениях в стране, вызванных массовыми жалобами солдат своим родным и близким на отсутствие теплого обмундирования; наконец, письмо Данвица, адресованное лично фюреру.

Гиммлер давно усвоил, что всегда должны быть козлы отпущения, на которых можно направить ярость Гитлера.

Однако было бы слишком просто, даже примитивно предполагать, что он видел свою роль только в подготовке очередного жертвоприношения фюреру, только в предоставлении Гитлеру возможности свалить вину за провал того или иного стратегического замысла на тех, кто этот замысел должен был реализовать. Эту свою задачу Гиммлер рассматривал как побочную. Он смотрел вперед. Для него было очевидно, что если дерзновенным завоевательным планам Гитлера не суждено осуществиться, то и Гитлеру и ему самому угрожает реальная опасность. Такую опасность Гиммлер видел в неизбежности конфликта между фюрером и некоторыми генералами вермахта.

Нет, он ни минуты не сомневался в единстве целей фюрера, с одной стороны, и генералитета – с другой. Гитлер не мог бы приступить к осуществлению своих планов без помощи военных. А им нужен был «барабанщик», чтобы из небытия двадцатых годов снова появиться на мировой арене и оружием доказать право Германии господствовать над миром.

Генералы вдохновляли своего «барабанщика», позволяли ему командовать ими и в то же время презирали его.

«Барабанщик» платил им тем же. Он раздавал генералам ордена, повышал в чипах, а в душе многих из них ненавидел.

Единство целей и методов не порождало гармонии. И Гиммлер это понимал.

Но не только в будущее, айв прошлое был устремлен пристальный взгляд Гиммлера. Медленно, упорно и в глубокой тайне он вел расследование событий, предшествовавших вторжению немецких войск в Чехословакию.

Гиммлер знал уже, что в то время существовала оппозиция фюреру, которую возглавлял Гальдер и в которую входили полковник Остер, один из влиятельнейших сотрудников абвера, всегда конкурировавшего с гестапо, генералы фон Лееб, Витцлебен, Бек, Фритч, другие члены так называемого «Клуба среды», потому что именно по средам этот клуб собирался для дискуссий по различным вопросам науки и литературы. В действительности, однако, членов клуба занимали отнюдь не просветительские дискуссии. Оттуда нити тянулись в министерство иностранных дел, где некто Ульрих фон Кассель стал своего рода советником клуба в области внешней политики. Более того, нити тянулись и в управление имперской безопасности; там заодно с генералами были Артур Небе – глава криминальной полиции – и Бернд Гизевиус – молодой полицейский офицер.

К генеральскому «Клубу среды» очень близки были несколько немецких аристократов, носивших громкие фамилии: Гельмут фон Мольтке – потомок знаменитого фельдмаршала, граф Альбрехт Берншторф – племянник немецкого посла в Вашингтоне во время первой мировой войны, Карл фон Гуттенберг – редактор католического журнала.

Гиммлер докопался, что именно в то время объединяло всех этих разных, казалось бы, людей, каждый из которых до 1938 года оказывал фюреру полную поддержку. Они были убеждены, что главной и первоочередной целью вермахта должно стать нападение на Советский Союз. План Гитлера начать завоевание мирового господства с захвата Чехословакии пугал их. Они опасались, что такой шаг встретит решительный военный отпор со стороны великих европейских держав, прежде всего Англии, что Германия втянется в большую европейскую войну, истощит силы и в результате надолго отодвинется «дранг нах остен».