снисходительно-ироническим тоном продолжал:

– Теперь твой последний вопрос: «Что будет дальше?» Ты знаешь, зачем Бреннеке летит в ставку?

– Я знаю только то, что он летит завтра и прихватит с собой меня, – безразлично ответил Данвиц.

– Это я привез ему приказание явиться в ставку.

Данвиц недоверчиво прищурился:

– Что же, нельзя было вызвать его телеграммой? Или в ОКВ у полковников меньше работы, чем у телеграфистов?

– Не остри. Мне было приказано разобраться в положении дел на вашем фронте. И я занимаюсь этим уже пять дней.

– Зачем? – тупо спросил Данвиц.

Крюгер ответил не сразу. Наконец, присев на угол бильярдного стола, сказал:

– Ты все же странный человек, Арним. Совсем недавно я был уверен, что тебе обеспечена блестящая карьера. И это было бы справедливо. Ведь это твоя война, ты ее начал!

– Я? – воззрился на него Данвиц, убежденный, что только алкоголь мешает ему понять Крюгера.

– Ну конечно же ты! – со смешком подтвердил Крюгер. – Ведь вторая мировая война началась с Полыни. А Польша началась с Глейвица. А Глейвиц начался с того, что ты…

– Я дал торжественную клятву фюреру и Германии никогда и ни при каких обстоятельствах не вспоминать об этом. Я все забыл. Понял? – почти прошипел Данвиц и уже спокойно, даже как бы извиняясь за свою резкость, добавил: – Насколько мне известно, ты тоже давал такую клятву. Все те… Словом, все!

– Отлично… При чем тут Глейвиц? Я не произносил этого слова, ты его не слышал. Мне просто хотелось дать тебе совет: воспользуйся своим пребыванием в «Вольфшанце», чтобы занять старое место, и никогда не возвращайся сюда.

– В «Вольфшанце»? – опять не понял его Данвиц. – Раньше ты называл Растенбург…

– Ну да, черт побери! «Вольфшанце» и Растенбург – для меня одно и то же. Ставка фюрера находится близ Растенбурга в лесу, и я не вижу смысла скрывать это от человека, который завтра или послезавтра будет там.

– Но чем вызван твой совет? – тяжко выдохнул Данвиц. – Я пробыл на фронте самое горячее время. Почему ты хочешь, чтобы я оказался в тылу накануне победы?

– А ты уверен, что она лежит в твоем кармане, как маршальский жезл в ранце того воображаемого солдата?

– Крюгер, мне не нравится твой тон, – еще более нахмурившись, сказал Данвиц. – Пока ты сидел в Берлине или в этом… как его… Растенбурге, я проливал кровь.

– Не сомневаюсь. Много крови пролил.

– Я говорю сейчас не о вражеской крови, а о своей. Я горел в танке. Я был ранен под Лугой. И в конце концов мой полк ближе всех подошел к цели, которую фюрер объявил в начале войны целью номер один. Словом, твое нынешнее превосходство в чине еще не дает тебе права разговаривать со мной, как…

– Прости, Данвиц, – неожиданно мягко прервал его Крюгер. – Я просто любовался твоей горячностью и молодостью.

– Ты ненамного старше меня.

– Верно. Но если на фронте год службы засчитывается за два, то там, где нахожусь я, душа еще быстрее стареет, хоть это и не засчитывается.

– Зачем ты приехал сюда? – снова спросил Данвиц. Разговаривая с Крюгером, он все время продолжал размышлять о своем письме.

– Ты уже задавал мне такой вопрос, и я тебе ответил, – сказал Крюгер.

– Значит, ты приехал разбираться в положении на фронте? – Данвиц сверлил его взглядом. – Или… просто решил заработать награду за пребывание под огнем противника? Так рыцарский крест у тебя уже есть. Что же ты хочешь теперь? Дубовые листья? На нашем фронте их не получишь… Впрочем, это твое дело. Самое главное из твоих разъяснений я понял: от штурма Петербурга решено отказаться. Мы обречены леденеть в снегах и болотах.

– Ты задал мне три вопроса, а я успел ответить тебе лишь на два, – как бы не слыша Данвица, продолжал Крюгер. – Вспомни, ты спросил о Петербурге, и я тебе ответил. Ты задал вопрос о Москве, и я тебе тоже ответил со всей откровенностью. Но у тебя был еще один вопрос: «Что будет дальше?»

– Этот вопрос я задам фюреру, если он удостоит меня личной встречи! – запальчиво возразил Данвиц. – Он один знает, что будет! Только он может приказать…

– Арним, Арним, – с сожалением произнес Крюгер, – ты одной ногой стоишь по колено в русских снегах, а другой все еще ощущаешь паркет имперской канцелярии… Неужели собственный опыт еще не убедил тебя, что на этой войне не все зависит от приказов? Был приказ взять Петербург еще в августе, но мы вот не в петербургской «Астории», а торчим с тобой в Пскове. Ты забыл о русских. О том, что они сопротивляются, хотя это и не было предусмотрено планом «Барбаросса»…

– Отвечай на третий вопрос, – не глядя на Крюгера, мрачно сказал Данвиц. – Что же будет дальше? Вернут ли нам по крайней мере войска, переброшенные на Московское направление? Там они, как я понял тебя, уже бесполезны, а нам бы пригодились. С ними бы мы, пожалуй, сумели захватить Петербург, достаточно ослабленный блокадой.

– Не торопись. Да, под Москвой нас пока постигла неудача. Пока! Но это вовсе не значит…

– Моя цель – Петербург! – прервал его Данвиц. – Так сказал фюрер!

– Подожди. Сейчас у вашего фронта есть более важная задача. Смотри сюда… – С подставки, на которой, словно пики, выстроились кии, Крюгер взял кусочек мела и, вернувшись к столу, начертил на зеленом сукне белый кружок. – Вот твой Петербург… А это, – он провел меловую линию к нижнему правому углу стола и закончил его жирной точкой, – это Москва. А вот здесь, – Крюгер провел короткую черту и поставил точку несколько выше, – здесь город Калинин. Ты слышал такое название? Нет? А следовало бы. Этот город носит имя нынешнего президента большевистской России.

– Разве президентом у них не Сталин?

– О боже мой! Данвиц, для тебя политическое устройство России понятно не более, чем система управления каким-нибудь племенем в Черной Африке! Но сейчас речь не об этом. Смотри опять сюда. Петербург Петербургом, а главной военной целью для нас является все же Москва. И сейчас самая актуальная задача для группы армий «Север» заключается в том, чтобы скорее соединиться вот здесь, выше Калинина, с войсками фон Бока.

Бросив мел на стол, Крюгер достал из брючного кармана носовой платок и стал тщательно вытирать пальцы. Данвиц стоял, тупо глядел на белые линии и точки, разбежавшиеся по зеленому сукну бильярдного стола. Из всего, что сказал ему Крюгер, он твердо усвоил только одно: Петербург уже не является целью номер один. Муки от жары и холода, ожесточенные бои с русскими, виселицы и расстрелы – все это не в зачет. Другие пожнут плоды победы.

Из головы не шел, однако, июньский разговор с фюрером в Бергхофе. Стоя у окна, за которым виднелись вершины Альпийских гор и черные бездны, он указал тогда Данвицу путь сюда. И разве потом, уже в июле, в своем салон-вагоне фюрер не повторял при нем как заклинание: «Петербург, прежде всего Петербург!»

Всю свою боль и злость Данвиц обрушил мысленно на генералов: «Академики! Высокомерные снобы с моноклями. Вы умеете воевать лишь на картах и все не можете примириться с тем, что фюрер был когда-то ефрейтором. Да, был, а стал богом! Но вы и бога способны сбить с толку. Жаль, что в ту „ночь длинных ножей“ Гитлер, разделавшись с Ремом и его штурмовиками, уничтожил только двух рейхсверовских генералов. Их надо было уничтожать десятками! Только подлинные носители национал-социалистского духа могут быть верной опорой фюрера в этой войне!»

– Теперь тебе ясно? – донесся откуда-то издалека голос Крюгера.

– Мне ясно, – жестко сказал Данвиц, отрывая свой взгляд от стола, – что в ставку фюрера