Шмундт? Чтобы наказать за дерзость? Но для этого не нужен вызов в ставку. Достаточно было бы трех- четырех слов, переданных по телеграфу…»

– Эрнст! – взмолился Данвиц, наклоняясь к потягивающему белое французское вино Крюгеру. – Вспомни, мы были когда-то друзьями. Дай мне слово друга, что ты действительно не знаешь, зачем меня вызывают.

Крюгер на мгновение оторвался от своего бокала, вполоборота посмотрел на Данвица:

– У тебя сдают нервы, Арним. Впрочем, изволь: я не знаю…

А в зале стоял дым коромыслом. То один, то другой из перепившихся офицеров вскакивал с места, тщетно пытаясь перекричать остальных, произнести очередной тост.

«К черту! – мысленно воскликнул Данвиц. – К черту все эти беспричинные тревоги! Я жив! Я еду в ставку фюрера. Это главное. А на остальное – наплевать. На все наплевать!»

В этот момент какой-то грузный полковник ударил ладонью по столу и гаркнул с невероятной силой:

– Ахтунг!

На мгновение шум смолк. Все взгляды устремились вдруг на толстого полковника. Он нетвердо стоял на ногах, водил из конца в конец зала помутневшим взглядом и запел неожиданно визгливым фальцетом:

Десятки голосов вразнобой подхватили эту популярную среди нацистов песню. В нестройном этом хоре Данвиц как бы со стороны услышал и себя. Он пел вместе со всеми и, как все, старался перекричать других:

Потом все орали «Хайль Гитлер!» и «Зиг хайль!». Кто-то с размаху бросил на пол бокал, его примеру последовали другие.

Над самым ухом Данвица прозвучал совершенно трезвый голос:

– Может быть, с нас хватит?

Данвиц повернул голову и встретился с иронически-брезгливым взглядом Крюгера. Тут же заметил, что ни Бреннеке, ни других генералов за главным столом уже нет. Только в дальнем его конце какие-то два полковника с заложенными за воротники мундиров облитыми вином салфетками распевали теперь уже «Лили Марлен», дирижируя зажатыми в руках вилками.

– Пойдем, – сказал, поднимаясь, Крюгер, – здесь становится скучно.

Они вышли из зала. Охранники в черных мундирах вытянулись и щелкнули каблуками.

Крюгер, посмотрев на часы, предложил:

– Хочешь партию в бильярд?

И, не дожидаясь ответа Данвица, направился к одной из полуоткрытых дверей.

В бильярдной было пусто. Свешивающаяся с потолка лампа под большим матерчатым абажуром освещала зеленое сукно стола и аккуратно сложенные на нем в равнобедренный треугольник тускло поблескивающие шары.

– Я не умею играть в бильярд, – сказал Данвиц.

– Правила игры довольно просты, – ответил Крюгер, – и каждый немец может легко выиграть, если только вообразит, что перед ним не бильярдные шары, а черепа большевиков.

Он взял со стойки кий и резким движением направил отдельно лежащий шар в безукоризненную пирамидку.

Данвиц тоже вооружился кием и нацелился шаром в шар, стремясь загнать один из них в лузу. Не получилось. Шар с разгона ударился о борт стола, подпрыгнул и вывалился на пол.

Крюгер, подняв его, заметил:

– Я считал охотников за черепами более ловкими.

– К черту все это! – зло сказал Данвиц, бросая свой кий на стол. – Мы здесь одни, и если долг товарищества для тебя еще что-то значит, скажи, что ты знаешь о моем вызове?

Крюгер осуждающе покачал головой. Данвиц отвел взгляд в сторону и виновато пробормотал:

– Очевидно, мне не хватает выдержки. Много выпил.

– Надеюсь, не настолько, чтобы перестать соображать? – спросил Крюгер.

– Не настолько, – заверил Данвиц.

– Ты писал письмо фюреру?

Весь хмель моментально вышибло из головы Данвица. Он круто повернулся к Крюгеру и схватил его рукой за борт кителя.

– Фюрер получил его? Прочел? Ты знаешь? Да? Ну, говори же, говори!

Крюгер мягко отвел его руку и снова пристально посмотрел в глаза Данвицу.

– В бильярд ты играть не умеешь, – сказал он с легкой усмешкой. – Не разучился ли ты играть и в другую игру?

– Что ты имеешь в виду? – насторожился Данвиц.

– Политику.

– Я не занимаюсь политикой, – отрезал Данвиц. – Я был и остаюсь верным солдатом фюрера. В этом – вся моя политика.

– Ты знаешь, Арним, что написано на воротах концлагеря в Бухенвальде? – растягивая слова, произнес Крюгер. – «Каждому – свое». Ты сам выбрал себе место в водовороте нынешних событий. Но, пожалуйста, не воображай себя этаким живым укором тем, кто предпочел руководить войной, вместо того чтобы быть в ней пешкой. Это – первое. А теперь второе. Мне известно, что фюреру твое письмо было переслано. Но прочел ли он его и как реагировал, не знаю. Это все, что я могу ответить на твой вопрос.

– Тогда скажи мне ты, призванный руководить нами, пешками, – с горячностью накинулся Данвиц, – когда мы захватим Петербург? Когда падет Москва? И что будет дальше?

– На первый вопрос, – слегка кривя свои тонкие губы, сказал Крюгер, – ответ должен был бы дать ты. Да, да, не смотри на меня, как теленок, – это ты и твои солдаты топчетесь уже давно у порога Петербурга. Что же касается Москвы… – Крюгер замялся, обернулся в сторону двери, убедился, что она плотно прикрыта, и, понизив голос, продолжал: – Неужели тебе неизвестно, что наступление на Москву выдохлось? Да, выдохлось! – повторил он настойчиво. – К югу от Москвы Гудериан достиг Тулы, но войти в нее так и не сумел! Танки Гота пробились к Волоколамску – это в какой-то сотне километров к западу от Кремля, – но дальше тоже не могут продвинуться. Наступление захлебнулось, можешь ты это понять?!

Данвиц был ошеломлен услышанным.

– Но как же так?.. – растерянно бормотал он. – Ведь я собственными ушами слышал речь фюрера… Я слышал сводки, в них говорилось, что под Москвой мы окружили пять русских армий, что это наступление решит исход войны!.. Выходит, что фюрер…

– Фюрер всегда прав! – категорически оборвал его Крюгер.

Он сделал несколько шагов по комнате, вернулся к оцепеневшему Данвицу и уже обычным своим