Офицером, который в конце августа сопровождал фельдмаршала Манштейна к той наблюдательной вышке, с которой можно было различить движение на улицах Ленинграда, был Арним Данвиц.

Покидая «Вольфшанце», Данвиц испытывал чувство радости и облегчения. Но, вернувшись в свою часть и осознав, что он вновь обречен на длительное бездействие, опять впал в черную меланхолию.

На оперативных совещаниях в штабе дивизии он слышал, что город, у порога которого вот уже столько месяцев стояли немецкие войска, превращается в крепость, что десятки тысяч жителей работают, возводя новые оборонительные сооружения. Было ясно, что если Смольный не выкинул белый флаг тогда, когда в городе свирепствовали голод и зимняя стужа, то надеяться на капитуляцию сейчас бессмысленно.

И Данвицу приходилось удовлетворяться сводками о победах на Южном фронте. Но иногда в его сознании мелькала крамольная мысль, что такими же победными сводками был заполнен эфир, когда фюрер объявил «решительное» наступление на Москву…

Хотя немецкое радио не сообщило о поражении под Москвой, по названиям населенных пунктов, которые упоминались в связи с «выравниванием фронта» на Центральном направлении, Данвиц догадывался, чем закончилось зимнее «решительное наступление».

«Не произойдет ли подобного и на юге?» – спрашивал он себя.

Но только себя. История с Крюгером научила Данвица держать язык за зубами. Зато с самим собой он вел бесконечные диалоги…

Некогда Данвиц обвинял во всех бедах фон Лееба – его старость, его нерешительность. Но фельдмаршала еще в январе сменил Кюхлер. И что изменилось? Ничего! Сегодняшний день был похож на вчерашний, и от завтрашнего не приходилось ждать ничего лучшего.

Он вспоминал…

Еще в конце августа на командном пункте Данвица неожиданно появился командующий 18-й армией генерал-полковник Линдеман в сопровождении целой толпы высших офицеров.

Ошеломленный Данвиц хотел, как положено, отрапортовать Линдеману, но тот прервал его словами:

– Докладывайте генерал-фельдмаршалу фон Манштейну, полковник! – и почтительно взглянул на стоявшего рядом с ним человека.

Только тут Данвиц заметил на плечах этого военного фельдмаршальские погоны. Кровь прилила к лицу Данвица. «Манштейн! Покоритель Севастополя!..»

Срывающимся от волнения голосом Данвиц доложил, что его полк занимает оборону на участке Урицк – район больницы Фореля…

Выслушав доклад, Манштейн, почти не разжимая губ, спросил:

– Как долго?

Данвиц ответил, что полк находится здесь с сентября прошлого года.

– И не надоело, полковник? – проговорил Манштейн, сощурив свои и без того узкие глаза.

Данвиц растерялся. Он мог бы ответить фельдмаршалу, что многомесячное стояние под Петербургом более чем мучительно, что он писал фюреру и был им лично принят…

Но говорить обо всем этом в присутствии такого числа высших командиров было неуместно. Поэтому Данвиц ограничился коротким ответом:

– Полк выполняет приказ, господин фельдмаршал.

– Проводите фельдмаршала на ваш наблюдательный пункт, – вмешался Линдеман, и по тону, которым генерал произнес эти слова, Данвиц понял, что разговор ему неприятен.

– Яволь, господин командующий! – ответил Данвиц, щелкая каблуками сапог. И после короткой паузы добавил: – Осмелюсь доложить, господин фельдмаршал, что это не вполне безопасно. Русские производят систематические артиллерийские налеты, и хотя наблюдательный пункт до сих пор оставался невредимым…

– Вам известно, что я участвовал в штурме Севастополя? – подняв брови, проговорил Манштейн.

– Это известно каждому, господин фельдмаршал.

– Так вот учтите, полковник, что по сравнению с Севастополем у вас тут богадельня, дом для престарелых, – с усмешкой сказал Манштейн. – Бинокль! – потребовал он, и тотчас же кто-то из свиты торопливо протянул ему бинокль. – Ведите! – приказал он Данвицу. – Остальных прошу остаться здесь и рассредоточиться.

Данвиц подвел Манштейна к дереву, в кроне которого была оборудована деревянная, хорошо замаскированная площадка. Оттуда Данвиц вот уже почти год смотрел на Ленинград, испытывая то гордость, что немецкая армия дошла до стен этого города, то отчаяние от сознания своего бессилия.

– Я поднимусь один, – сказал Манштейн. – Двоих ваше сооружение может не выдержать.

И полез по узкой, прикрепленной к стволу дерева лестнице.

Данвиц остался внизу. Его лихорадило от волнения. Во-первых, он опасался, как бы русские не начали именно в эти минуты обстрел. Во-вторых, его не оставляла мысль: «Зачем приехал Манштейн? Для инспекции? Но посылать фельдмаршала с юга в самый разгар боев сюда только для того, чтобы проинспектировать их стоячий фронт, вряд ли было бы целесообразно! А может быть, он приехал для того, чтобы… Неужели готовится штурм?!»

Данвиц посмотрел наверх. Ни площадки, ни находившегося на ней Манштейна не было видно, наблюдательный пункт отлично замаскировали.

Наконец он услышал шум листвы и увидел, что фельдмаршал спускается.

Сойдя с лестницы, Манштейн снял фуражку, вытер влажный лоб ослепительной белизны платком и произнес как бы про себя:

– Неслыханно! – Потом спросил у Данвица: – Что это за трубы там виднеются?

– Это танковый завод, господин фельдмаршал. Действующий.

– Когда же он возобновил работу?

– Он… не прекращал ее.

– Значит, все разговоры о голоде…

– Это не только разговоры, господин фельдмаршал. Насколько нам известно, бывали дни, когда в Петербурге умирало по нескольку тысяч человек.

– И кроме того, город подвергается систематическому обстрелу?

– Так точно, господин фельдмаршал. Но наши артиллеристы утверждают, что вести обстрел становится все трудней.

– Почему?

– Корректировочная авиация русских во время стрельбы засекает наши батареи, и дальнобойная артиллерия подавляет их. Разумеется, мы не прекращаем обстрелов…

– За это время можно было превратить город в развалины! – зло заметил Манштейн. И неожиданно спросил: – Как называется улица, на которой расположен танковый завод?

– Улица Стачек.

– Стачек? – переспросил Манштейн. – Что это значит?

– Я… не знаю, господин фельдмаршал, – растерянно произнес Данвиц. – Наверное, это имя какого-нибудь большевика.

– Поразительно! – пожал плечами Манштейн. – Я видел петербургские улицы. Трамваи, людей, которые расхаживают как ни в чем не бывало в то время, как вы стоите тут, совсем рядом!..

– Мы уже привыкли к этому, господин фельдмаршал, – с горечью сказал Данвиц.

– Придется отвыкнуть! – резко бросил Манштейн. – Чтобы покончить с Петербургом, у меня есть две недели. Максимум три.

– Господин фельдмаршал, – чувствуя, что его сотрясает внутренняя дрожь, проговорил Данвиц, – значит, можно надеяться, что скоро?!..