– Слушаю вас, – сказал Васнецов, опускаясь на стул за письменным столом и указывая посетителю на стоявшие перед столом кожаные кресла. – С чем пожаловали?

– С жалобой, товарищ Васнецов, – скороговоркой ответил тот.

Взгляд Васнецова скользнул по листку перекидного календаря, где были записаны фамилия, имя и отчество этого невысокого роста и относительно молодого – не старше сорока лет – человека.

– Какая же у вас жалоба, товарищ Скворцов? – спросил Васнецов. – Это шутка, конечно?

– Зависит от того, с чем от вас уйду. Я, как вам уже докладывалось, из Главцементтреста. Нам от Ленинграда помощь нужна.

– Не вполне вас понимаю, – пожал плечами Васнецов.

– Дело-то простое – цемент стране нужен. А у вас в Кировском районе целый завод цементный имеется. И, конечно, законсервированный. Мы просим отдать нам часть его оборудования.

– Почему вы пришли с этим ко мне? – спросил Васнецов и услышал, что голос его, помимо воли, прозвучал недовольно.

– Так в Ленинграде без Смольного никуда! – развел руками Скворцов. – Попков уперся…

– Товарищ Скворцов, – тем же недовольным тоном продолжал Васнецов, – поймите, Ленинград в блокаде! Сотни домов и перекрытий разрушены. Мы сами испытываем острейшую нужду и в цементе и в оборудовании.

– Только и слышу: «Блокада, блокада!» – рассердился Скворцов. – Еще когда собирался ехать в Ленинград, меня пугали: там, мол, холод, голод, мертвецы на улицах!.. Конечно, я знаю, все это было. Но теперь-то!.. Давайте говорить откровенно: где она, эта блокада?

– Как – где?! – воскликнул Васнецов. – Да разве вы не знаете…

– Знаю, все знаю! – опять прервал его Скворцов. – И что немцы в шести километрах от Кировского – тоже знаю. Но в городе-то никакой блокады не чувствуется! Улицы чище, чем в Москве. Снабжение, насколько я мог заметить, вполне приличное…

Васнецов молчал. Ему подумалось: «Этот человек либо шутит, либо просто хочет польстить. Но шутки здесь неуместны, а всякая лесть оскорбительна… Или, может быть, гостю с Большой земли действительно невозможно представить себе истинное положение Ленинграда?»

– И даже обстрелы не дали вам почувствовать, что Ленинград не избавился от блокады? – спросил Васнецов.

– Обстрелы?.. Это, конечно, есть. Только ведь они не помешали вам отгрохать на Кировском новый механический цех. Работают там и медно-чугунолитейный и новочугунолитейный. Вагранка в порядке. Спросите – откуда знаю? Скажете – военная тайна? Да от меня, товарищ Васнецов, никакие тайны не утаятся. Все равно знаю, что и снаряды делаете, и мины, и пушки. Танки ремонтируете! Чего уж там прибедняться!

Васнецов даже чуть растерялся от такой напористости посетителя.

Верно, в феврале – марте на Кировском построили новый механический цех. И чугунолитейные восстановили. И на других предприятиях оборонного значения кое-что сделано – только за этот месяц они дали фронту сто орудий, почти восемьсот пулеметов, больше двухсот тысяч снарядов и столько же мин. И судостроители не простаивали – отремонтировали 227 кораблей и 360 катеров, заново построили для Ладожской флотилии тендеры, сварные металлические баржи. Верно, все это сделано. Но блокада остается блокадой. Что он, с луны свалился, этот бодрячок?

Васнецов пристально смотрел в глаза сидящему перед ним человеку, стараясь по выражению лица проникнуть в его подлинные мысли.

– Ну что вы на меня так глядите, Сергей Афанасьевич? – опять усмехнулся Скворцов. – Помогать другим, насколько я знаю, старая ленинградская традиция! Согласны?

– Да, в этом я согласен с вами, – сказал Васнецов и вышел из-за стола, пересел в кресло напротив Скворцова, несколько мгновений пристально глядел ему в глаза. Потом сказал: – Послушайте, Антон Григорьевич, вы… член партии?

– Ну, разумеется, – продолжал улыбаться тот. – С тридцать второго. Верите? Или партбилет показать?

– Нет, нет, не надо. Я не к тому… Я… – Васнецов заговорил сбивчиво. – Я хочу, чтобы вы откровенно… как положено между коммунистами… Вам и в самом деле Ленинград представляется… таким?

– Каким?.. А-а, понимаю! – спохватился Скворцов. – Вы на меня как на марсианина смотрите! Так нет, я, Сергей Афанасьевич, не марсианин. И если сами вы призвали меня к откровенности, так уж не сердитесь за нее. У меня создается впечатление, что ваши производственники блокадой как щитом прикрываются. А мне со стороны виднее. Конечно, все было – и голод, и холод, и десятки тысяч смертей. Но сейчас вон на Филармонии объявление висит: открываем, мол, зал после капитального ремонта! На Невском морячки за девушками стреляют. В магазинах товары есть. Мало, конечно. А в Москве их, думаете, много?..

Васнецов не сводил удивленного взгляда с необычного собеседника. Васнецова коробило, возмущало, что этот человек с Большой земли говорит о Ленинграде как о самом обычном городе, что, зная лишь понаслышке о муках, которые пережил Ленинград, он позволяет себе высказываться о них как бы между прочим. Вся блокадная психология Васнецова протестовала против этого и требовала поставить Скворцова на место. А вместе с тем совсем другое, прямо противоположное чувство переполняло Васнецова – он радовался, что этот москвич заставил его самого посмотреть на происходящее вокруг другим, новым, непривычным взглядом.

Васнецов мог бы многое сказать Скворцову. Объяснить, что город еще не справился с последствиями голода, что из-за нехватки рабочих рук и строительных материалов – в частности, цемента – медленно идет ремонт жилых зданий, а потому законсервированный цементный завод будет пущен в ход в ближайшие недели; поделиться своими заботами о восстановлении канализации и водопровода – воду пока удалось подать только в три с небольшим тысячи домов, – напомнить, что от огня осадных немецких батарей ежедневно гибнут десятки ленинградцев.

И тут он вспомнил то, что слышал совсем недавно в кабинете Говорова. «Какие дома? Какой водопровод?! – подумал Васнецов. – Завтра или послезавтра снова надо поднимать население города на строительство укреплений».

Он нахмурился и сухо спросил Скворцова:

– Что конкретно вы просите от нас?

Тот поспешно полез во внутренний карман пиджака, вытащил оттуда листок бумаги, развернул его и подал Васнецову:

– Вот спецификация.

Васнецов мельком взглянул на бумагу, положил ее на стол и сказал, вставая:

– Оставьте. Я посоветуюсь. Посмотрим, что можно сделать.

Скворцов тоже поспешно встал, вежливо поблагодарил:

– Спасибо, товарищ Васнецов. С вашего разрешения, позвоню завтра утром…

Оставшись один, Васнецов вернулся за стол. «Нет, нет! – сказал он себе. – Не надо верить ему. Враг рядом, все восстановленное может быть снова разрушено, людям еще далеко до отдыха. Надо думать только о предстоящих боях. Не обольщаться радостными, посвежевшими лицами ленинградцев! Впереди новые испытания!..»

Он посмотрел на окно и вдруг спросил себя: «А почему я не открываю его, как это сделал Говоров?»

Васнецов подошел к окну и попытался открыть. Но заклеенная, промерзшая за зиму и разбухшая весной рама не поддавалась.

Он вызвал дежурного секретаря, спросил его:

– У вас есть стамеска?

– Что? – удивился секретарь.

– Ну, нож какой-нибудь! Я хочу открыть окно…