– Да. Одиннадцать за тридцать минут. Входили и выходили. Три обер-лейтенанта. Два полковника. Один генерал. Звания других не различил.

– Тоже офицеры?

– Да.

С каждым новым словом Звягинцев все внимательнее прислушивался к тому, что говорит этот невзрачный на вид человек. Он представил себе такого Тойво на улице финского городка, как он стоит, прислонившись к стене, и, почти неразличимый на ее фоне, смотрит вперед своими бесцветными, пустыми глазами из-под белесых бровей и, казалось, ничего не замечает, а на самом деле видит все.

– Что же ты еще обнаружил, Тойво? – спросил полковник.

– Два мотоцикла фельдсвязи. Оба подъехали к зданию.

– В течение тех же тридцати минут? – спросил Звягинцев.

– Да.

– Одновременно?

– Нет. С перерывом. Сначала один. Через десять минут другой.

– Послушай, Тойво, – сказал, перегибаясь к нему через стол, полковник, – а ты не преувеличиваешь все это? Ну, машины, количество офицеров?..

– А вам хочется, чтобы я преуменьшил? – неожиданно сердито, точно ударом хлыста, отпарировал Тойво.

«А у него и впрямь неприятный голос», – подумал Звягинцев, до этого мгновения и не подозревая, что у одного и того же человека может так меняться манера говорить.

Казалось, что и полковник был несколько смущен таким суровым отпором. Он закашлялся, вытянул из лежащей на столе пачки «Беломора» папиросу, размял ее пальцами, сдавил мундштук посредине, закурил.

– Ну, ладно, – примирительно сказал полковник, – раз так, значит, так. Спасибо тебе за важные сведения. Сейчас иди отдыхай. К утру, возможно, товарищи сверху подъедут, еще послушать захотят. А пока иди спать. Еще раз спасибо тебе…

Когда они ехали обратно в машине, Горохов спросил Звягинцева:

– Ну, майор, как думаешь?

Звягинцев пожал плечами:

– Сведения о концентрации немецких войск в Финляндии не новость. И в Норвегии их тоже хватает.

– Так, – сказал Горохов, стряхивая мизинцем пепел с зажатой большим и указательным пальцами папиросы, – не новость, значит…

До штаба они ехали молча.

– Хочу тебе пару вопросов задать, товарищ майор Звягинцев, – сказал Горохов, когда они вышли из машины. – Но сначала должен заметить, что этому человеку пограничники верят, как самим себе. Он опытный разведчик и к тому же член партии. Ясно?

Горохов сказал это таким тоном, будто вызывал Звягинцева на спор.

Но тот слегка развел руками и ответил:

– Что ж, им виднее. Разведка не моя профессия.

– Оно и заметно, – с легкой усмешкой заметил Горохов, – потому что, если бы разведка была твоей профессией, ты не стоял бы вот так, как ни в чем не бывало. Ладно. Вот мои вопросы, – не тебя, себя проверить хочу. Ты район Рованиеми знаешь?

– Чисто географически, – слегка обиженно ответил Звягинцев.

– Я про географию и говорю. В скольких километрах этот район от границы, представляешь?

– Полагаю, километрах в сорока.

– В двадцати пяти, – поправил Горохов. – Второй вопрос; если верить этому Тойво – а я ему верю! – как бы ты определил уровень штаба, который разместился в той самой школе? Ну?

Звягинцев мысленно восстановил все, что сказал Тойво, прикинул про себя и сказал нерешительно:

– Может быть и штаб дивизии.

– Подымай выше, – сказал, наклоняясь к Звягинцеву, Горохов, – корпуса! Генерал, два полковника, два десятка машин, мотоциклы фельдсвязи… Корпус, я тебе говорю!

– Что ж, не исключено, что и корпус, – нерешительно согласился Звягинцев.

– А если не исключено, – понижая голос и еще ближе придвигаясь к Звягинцеву, сказал Горохов, – то я хочу задать тебе третий вопрос, так сказать, сверх условленных. Какого хрена штабу немецкого корпуса понадобилось располагаться столь близко от нашей границы, а?

И он посмотрел в упор на Звягинцева тяжелым, подозрительным взглядом.

Неожиданно Звягинцев почувствовал, что его охватывает чувство тревоги.

– Это и в самом деле странно… – проговорил он как бы про себя.

– То-то и оно, – удовлетворенно произнес Горохов. – Так что же делать?

Звягинцев вопросительно посмотрел на подполковника, точно хотел сказать, что не понимает вопроса. Он и в самом деле был несколько озадачен.

– Полагаю, что пограничники донесут наверх шифровкой, – сказал наконец Звягинцев.

– Умно! – с ядовитой усмешкой воскликнул Горохов. – Значит, говоришь, шифровочку толкнуть. Что ж, это, конечно, будет сделано. Пограничники службу знают. Через час наверняка уйдет.

Звягинцев пожал плечами.

– Чего же ты хочешь от меня? – спросил он.

– А вот что, – сказал Горохов, придвигаясь ближе к Звягинцеву. – Ты коммунист, верно? Так вот, дай мне слово, что, когда в округ вернешься, явишься к командующему и лично ему доложишь обо всем, что слышал. Лично! Можешь добавить, что этот Тойво – член партии с девятнадцатого года. Сделаешь?

– Постараюсь, – ответил Звягинцев.

– Ну, тогда иди спать. И прости, что потревожил. Завтра когда начнем? В семь, как обычно?

– В семь.

– Ну, бывай. Еще раз извини.

Звягинцев пошел было к двери, но вернулся.

– Послушай, – сказал он, – а ты понял, почему полковнику голос этого Тойво не понравился?

Горохов помолчал, покачал головой и ответил:

– Думаю, что понял. Слишком уверенный. Не оставляет места для сомнения.

…Звягинцев медленно пошел к общежитию. Было светло как днем. В призрачном свете белой ночи все здания, стоящая у штаба черная «эмка», телеграфные столбы, радиомачта казались резко очерченными, подсвеченными невидимыми лучами.

Звягинцев посмотрел вдаль, в сторону границы. Он хорошо знал, сколько дотов и дзотов, сколько бетонных укреплений сосредоточено и в лесу и среди хаоса огромных гранитных валунов.

Знал Звягинцев и о том, сколько сил и средств было затрачено на эти похожие на кочки, на большие муравьиные кучи возвышения, венчающие подземные сооружения из бетона и металлической арматуры.

Однако ему хорошо было известно и другое: по новому плану прикрытия границы, разработанному лишь месяц-полтора назад, этих сооружений должно быть гораздо больше.

Правда, для строительства еще оставалось время, – план предусматривал окончательное приведение границы в боеготовность, полное ее, как говорится, закрытие к концу года; что ж, за четыре- пять месяцев можно еще очень многое сделать!..

«А что, если война начнется раньше?» – спросил себя Звягинцев. И тут же чувство тревоги, такое же, как то, что он ощутил во время рассказа Тойво, вновь охватило его…

Работа над осуществлением плана создавала боевую атмосферу во всех штабах – от окружного до полкового. Но, как ни странно, она же, эта работа, как бы гипнотизировала всех, кто в ней участвовал, ее исполнителей…

«Мы же работаем, все время работаем, не спим, не благодушествуем! – говорил себе Звягинцев, стараясь заглушить тревогу, вызванную всем тем, что сообщил Тойво. – Что же мы еще можем делать,