внизу.

Невыносимое напряжение на мгновение спало. Затем мы разгадали уловку русских; теперь они сосредоточивались на нашем левом фланге. В считаные минуты наши опорные пункты были обнаружены благодаря перекрестному огню противника. Противотанковая пушка продолжала вести огонь, как часовой механизм, до последнего момента, но пулеметы замолкали один за другим, да и огонь из стрелкового оружия тоже прекратился. Затем мы уловили отрывистые, резкие звуки пистолетных выстрелов, что означало начало рукопашного боя. И довольно скоро пули уже свистели у наших укреплений, выпущенные с тех позиций. При свете вспышек мы снова увидели внизу равнину с огромным количеством наступавших по ней русских. Шейх разглядел, что они ползли вверх по склону.

– Закрываем лавочку, – сказал Францл. – Если мы не уйдем сейчас, то будет слишком поздно.

Мы взяли оружие и немного оставшихся патронов. Выбрав относительно спокойный момент, мы выбрались из окопа, прыгая и спотыкаясь под пулеметными очередями, взбивавшими землю вокруг наших ног. Пули отскакивали рикошетом и пролетали со свистом над нами и между нами. Это была одна из самых смертельных гонок, которые когда-либо выигрывал человек. Последними несколькими огромными прыжками, о которых при обычных условиях и помышлять не мог, я победил – упал в овражек, на который мы нацелились, и в изнеможении привалился к его стенке, в данную минуту находясь в безопасности.

Несколько позднее под малоэффективным градом пуль русских, пролетавших над нами, мы пробирались под холодным светом звезд между высокими стенками оврага. К нам примкнули остатки роты, включая раненых. Нам уже не раз бывало тяжело, но редко настолько худо.

В конце гребня горы мы увидели жалкие остатки нашей части. Солдаты ковыляли вокруг или лежали маленькими группами, спали на мокрой земле, там, где остановились, не пользуясь даже плащ-палатками. Люди едва могли говорить – это отнимало слишком много усилий.

На заре, по утреннему холодку, приплелся фельдфебель, грязный, как и все мы, в изодранных и забрызганных кровью брюках, без винтовки и даже без поясного ремня. На наши расспросы он отвечал:

– Командир? Он убит. Я только что споткнулся о его тело.

Но он ничего не знал о лейтенанте Штраубе или нашем друге Пилле.

Рядом с нами одиннадцатая рота ожидала нового ввода в бой. Они вышли из первого боя почти без потерь. В целости было и подразделение броневых грузовых автомобилей.

Орудия начали завывать, их ракеты круто взмывали вверх, прежде чем делали дугу и падали. К ним присоединился тяжелый миномет.

Не особо заботясь о том, что с нами будет, мы присоединились к одиннадцатой роте и пошли вверх по тому же оврагу, который использовали для бегства перед рассветом.

Один из солдат заговорил с Францлом и сказал, что Пилле убит. Мы отказывались этому верить.

– Ты абсолютно в этом уверен? – настойчиво спрашивал Францл, и солдат изумленно уставился на него.

«А что вы так разволновались? – читалось в его взгляде. – Вы уже ничего не измените; кроме того, он ведь не единственный в своем роде, не так ли?»

Мы стояли, перегородив узкую дорогу, и даже не обратили внимания на догонявших нас последних бойцов, пока сержант Бирнбаум не окликнул:

– Давайте там поторапливайтесь!

Мы были настолько поглощены своими мыслями, что некоторое время даже не замечали, что стало тихо и русские не проявляют никаких признаков жизни. По нас не было сделано ни единого выстрела, пока мы карабкались по гребню и добирались до вершины. Мы продолжали движение без прикрытия. Ничего не происходило. Они захватили позиции в этом адском бою, а потом оставили их без единого выстрела.

Мы нашли старину Пилле, лежавшего лицом вниз, вытянувшись во весь рост перед укрытием. Ему не хватило всего одного шага, чтобы оказаться в безопасности. Каска соскользнула и оказалась зажатой между его подбородком и землей. Создавалось впечатление, что он напоролся на ее твердый край.

Шейх стряхнул землю с носа.

– Какой теперь толк для старины Пилле во всех этих деньгах? – вполголоса проговорил он, обращаясь как бы к самому себе.

Может быть, я был следующим в списке. Может быть, завтра, на следующей неделе или через месяц я буду лежать где-нибудь, как Пилле, такой же застывший, такой же желтый, с точно так же полуоткрытыми глазами. Ради чего?

С другой стороны, как мы все думали, был и шанс, что мы выживем. Да, определенно, такой шанс был. И если так случится со мной, я всегда буду благодарен удаче за то, что остался жив. Я бы погрузился в водоворот настоящего существования. Я бы почувствовал вкус жизни – восхитительной жизни – во всей ее полноте до тех пор, пока она уже не сможет мне ничего больше предложить. А когда настанет ее естественный конец, я смогу сказать: «Я славно пожил. Я прожил свое». И я буду благодарен судьбе.

Не знаю, как долго я стоял над Пилле. Я был выведен из оцепенения подъехавшей ротной машиной. Я увидел Францла и Шейха, спокойно разговаривавших еще с одним солдатом. На полу машины лежали тела убитых во время ночного боя – солдат, которые «делали историю». Они лежали на полу по двое и по трое один на другом. Водитель и человек из тылового опорного пункта вышли. Из груды человеческой плоти торчали две ноги в портянках. Для всякого, кто его знал, эти ноги принадлежали лейтенанту Велти.

– Это командир роты?

Водитель кивнул:

– Бедный старина Велти – как решето. Это, должно быть, миномет постарался.

Я заметил также жирного сержанта, который был там, когда Пилле зацепило. Еще одному распороло живот, так что вывалились кишки. Я спросил, кто это.

– Этот-то? Погоди-ка. Ах да, это Штрауб. Лейтенант Штрауб.

Шейх глубоко вздохнул:

– Черт возьми, и Штрауб тоже. Он был парень что надо.

Водитель позвал своего спутника помочь внести Пилле.

Шейх отодвинул его в сторону.

– Пойдем к священнику, – сказал он, хотя выразился по-иному, – мы сделаем это.

Мы поднесли Пилле к куче тел. Водитель забросил тело молодого парня поверх всех, затем сказал фельдфебелю из тыла:

– Не подержишь ли голову лейтенанта? Его ноги выдвинулись слишком далеко. У нас вывалится весь этот груз, если мы его не подвинем.

Машина двинулась, и мертвые тела тряслись друг на друге. Вдруг из груды вылезла чья-то рука. В данном случае она могла принадлежать Пилле, или старине Велти, или кому-нибудь еще.

Наши дивизии прорывались от большой излучины Дона к промышленному городу на Волге – Сталинграду.

Русские настолько не ожидали наступления, что почти не оказывали сопротивления. Мы захватили огромное количество военной техники и множество пленных. Или так нам говорили. И мы видели вдоль широкой автотрассы длинные вереницы разбитых русских тракторов, пушек и этих старомодно выглядевших зеленых фордовских грузовиков, над которыми мы так много смеялись, прежде чем узнали об их долговечности.

Но мы видели и наши подбитые танки, и обугленные остовы немецких армейских грузовиков, которые каждого ветерана наводили на мрачную мысль о цене, заплаченной за наступление.

Как моторизованная, высокомобильная часть, мы всегда попадали в самую гущу сражений. Теперь, едва мы пришли в себя от самого жестокого из известных нам до сих пор боев, нас направили на новый участок, где ситуация была, так сказать, раскалена. Мы выдвинулись к руинам сталинградских окраин, на песчаные дюны Поволжья, в качестве поддержки с фланга клину, прорывавшемуся вперед через бесконечные степи.

Дивизия за дивизией катились от излучины Дона через узкую полосу захваченной нами территории к Сталинграду. Двигались бесконечные колонны пехоты, артиллерии на конной и механической тяге,