Как будто за закрытыми дверями Сокровища хранишь и аромат. Возьму кувшин, чтобы наполнить вазу Живительною влагой до краев. Тень осени я со ступеней смою, — Тебя румяна, пудра не прельстят. Твоя душа как из росинок слита, Ты — холодность, ты — белизна снегов… Ты — бледность. Но таинственная бледность, Что не бывает у других цветов. Да, ты грустна, но грусть твоя такая, Которая не затемнит нефрит. Пусть Чистоту наш Белый император[264] Приемлет в дар как лучший из даров! …Прелестна и печальна ты, как солнце, Что на закате грустный свет струит. — Ведь и вправду Царевна Душистых трав! — воскликнула Ли Вань и взяла стихотворение Баоюя.
Окрасила ласково двери Осенняя бледность и свежесть, Встряхнулась седьмая из веток[265], И вазу наполнила снежность. Тай-чжэнь из бассейна выходит… А ты — ее тень ледяная. Душа твоя, словно у Си-цзы, Трепещет, нефритом сияя. Нет, ветер под утро не сдунул Печали столикой и тяжкой, Следы твоих слез безутешных Дождь, видно, умножил вчерашний, И я, опершись на перила, Предчувствием смутным объятый, И звуки валька различаю И флейту в минуты заката… — Лучше всех сочинила Таньчунь! — заявил Баоюй, когда Ли Вань кончила читать. Однако Ли Вань отдала предпочтение Баочай.
— Стихи сестры Баочай самые выразительные, — сказала она и стала торопить Дайюй.
— Разве все уже окончили? — спросила Дайюй.
— Все.
Дайюй взяла кисть, единым духом написала стихотворение и бросила на стол. Ли Вань принялась читать:
Сянцзянский полог[266] не задернут, Проход в двери полуоткрыт, Разбитый лед — земле убранство, А вазу красит лишь нефрит. Едва Ли Вань закончила, как Баоюй не выдержал и стал громко выражать свое восхищение:
— И как только она сумела так придумать!
Ли Вань продолжала:
Возьму тайком бутончик груши, — Бегонии в ней белой — треть, Зато в душе у дикой сливы Возможно всю ее узреть![267] — Сколько глубокого чувства в этих строках! — закричали все. — Замечательно!
Святыми лунных дебрей, видно, Рукав твой белый был расшит,
