— Если она станет католичкой, она будет спасена. Ты должна помочь ей обратиться в истинную веру.

— Хорошо, мамочка, я сделаю это, я сделаю!.. После этого Генриетта шла к воспитательнице и с плачем бросалась на шею.

— Пожалуйста, обратись в истинную веру, милая Нэн. Милая леди Мортон, ты должна стать католичкой, чтобы спастись. Пожалуйста, стань католичкой, и я стану любить тебя еще сильнее, чем теперь.

— Моя драгоценная, мы же не можем так легко менять свою веру, — говорила Анна Мортон.

— Но ты должна стать католичкой… должна! Все, кто этого не сделают, не смогут спастись. Они будут всегда-всегда мучиться.

— Они что тебе сами об этом рассказали?

— Я не перенесу, если ты будешь сожжена, милая Нэн.

— Ну-ка, утри слезы. Обещаю тебе, что не дам себя сжечь.

— Так, значит, ты…

— Давай не будем об этом говорить, мое сердечко. Разве не может быть других путей спасения, кроме этого?

— Только один. Отец Сиприен так сказал.

— Так, может быть, он знает всего один. Хочешь, я тебе расскажу, как мы выбрались из Англии?

— О, да… пожалуйста. И как я хотела сказать людям, что я принцесса и что одежда моя — вовсе не моя.

На какое-то время она успокаивалась, а позже говорила матери:

— Я скажу Чарлзу, что ему следует постараться спастись, ведь он, мамочка, тоже будет гореть вечно.

— Не говори на эти темы с братом, дорогая.

— Но, мамочка, он не сможет спастись, если он не католик.

Генриетта-Мария ответила резче, чем обычно разговаривала с маленькой дочерью:

— Ну… ну… ты много болтаешь. Не твое это дело — спасать души. Это дело отца Сиприена. Тебе нужно заучивать то, что он говорит. Ты слишком мала, чтобы поучать других.

— Но если я могу попытаться спасти милую леди Мортон, почему не попытаться спасти Чарлза?

Генриетта-Мария нежно ущипнула ее за мягкую щечку.

— Я уже сказала: сперва тебе следует всему научиться. Еще так много вещей, о которых ты не знаешь.

Генриетта кивнула. Ей и не хотелось всего знать, потому что поняв, люди начинают ссориться, и она сама была свидетелем разлада между людьми, которых любила больше всего.

У Генриетты сложилось впечатление, что каждый день мог принести новости, получив которые, мать начнет рыдать и причитать, что она несчастнейшая королева в мире и ни одной женщине не приходилось страдать столько, сколько ей.

В перипетиях Фронды жизнь многих лиц королевской крови висела на волоске. Прошло много времени с тех пор, как Генриетта последний раз видела своего кузена, короля Людовика, и его брата Филиппа, так что она успела даже забыть о знакомстве с ними. Ее любимый Чарлз вновь уехал — на этот раз на остров Джерси, жители которого оставались верными ему. Генриетта быстро усвоила, что быть изгнанником в чужой стране — участь несладкая. И хотя мать рассказывала ей истории о тех днях, когда она, Генриетта-Мария, была маленькой девочкой и Париж был ее домом, их здесь, несмотря на это, принимали как чужестранцев. Когда француз был зол на английские власти, для них делалось многое, когда же он был равнодушен или занят собственными делами, про изгнанников либо забывали, либо смотрели на них угрюмым взглядом.

— Самая печальная вещь на свете — не иметь своей страны, — говорила Генриетта-Мария.

— Неужели у нас никогда не будет родины? — спрашивала дочь.

Глаза матери, подернутые тенью грусти, оживлялись — она подступала к своей любимой теме:

— Когда выйдешь замуж, страна мужа станет и твоей страной.

Генриетта медленно кивала, она знала, что у матери есть на примете муж для нее. Это был мальчик, который со временем должен стать персоной номер один во Франции. Он уже был королем, как и Чарлз. Это был Людовик XIV. Забыв, что некогда она его видела, Генриетта воображала его точной копией брата Чарлза, хотя и знала, что он не такой взрослый. Но он был королем, и люди преклоняли перед ним колени и целовали руки, как целовали руки Чарлза. Ей нравилось думать о браке с Людовиком, потому что, мечтая, она видела мальчика с внешностью Чарлза, разговаривающего, как Чарлз, только имя у него другое — Людовик, и он король Франции, а не Англии.

Ныне, разумеется, по причине Фронды, маленький король и его брат не приезжали в Париж. Сама Генриетта-Мария могла оставаться в Париже потому, что не была в глазах горожан важной персоной, а кроме того, ей дал на это разрешение Поль де Гонди.

Поэтому они то жили в своих покоях в Лувре, то переселялись в Шайо, в дом, расположенный на холмах. Генриетта занялась учебой, это оказалось несложным делом и развлекало ее. Ей хотелось учиться, нужно было столько узнать! Ей хотелось понять, за что народ Англии убил ее отца и не позволяет Чарлзу взойти на престол, ей хотелось понять, почему французы угрожали точно так же поступить со своим монархом.

Мадемуазель Монпансье не раз навещала их. «Грандмадемуазель» звали ее в Париже, поскольку она заняла сторону Фронды. Она хотела войти в историю Франции как вторая Жанна д'Арк, еще одна спасительница Франции. Она была очень хороша собой и очень заботилась о том, чтобы каждый не преминул отдать ей дань восхищения, ей, кузине короля, богатейшей наследнице Европы, а теперь еще и героине Фронды.

Генриетта была в курсе намерений матери женить Чарлза на «грандмадемуазели»и полагала, что та почти что стоит его — такая красивая девушка в столь изысканных одеждах, навеянных духом Фронды — длинные, свободные рукава — «фрондированы», то есть крепились на ремешках, а не на петлях, веер, перчатки и косынка — выдержаны в стиле «а ля Фронда», а ее великолепную шляпу украшал орнамент, напоминавший рисунком пращу. Когда ее экипаж проезжал по улицам, народ разражался приветственными криками: «Да здравствует грандмадемуазель!»

Между тем мадемуазели следовало, по словам Генриетты-Марии, присмотреться к тому, что она вытворяет. Неужели она не понимает, что своими поступками настраивает против себя королеву-мать? Неужели это умный и дальновидный шаг — якшаться с врагами королевы? Да, на стороне Фронды оказался сам великий принц Конде, и его примеру последовали многие аристократы, но для молодой женщины, которая рассчитывает выйти замуж за короля, сближаться с врагами его матери по меньшей мере не умно!

Но мадемуазель не отличалась мудростью, она всего лишь была заносчива. Она считала себя достаточно взрослой и умной, чтобы делать все, что взбредет в голову.

Она была кокеткой. Ей нравилось беседовать с Генриеттой-Марией о Чарлзе — ведь это один из ее многочисленных поклонников. И хотя она считала его не четой себе, послушать рассказы о его страсти по отношению к ней она была не прочь.

Маленькая принцесса любила присутствовать при таких беседах; ей нравилось слушать разговоры о Чарлзе, хотя между собой две женщины говорили о нем иначе, нежели в беседах с ней, его маленькой сестрой. Она узнавала столько интересного о самом чудесном из людей, ее любимом брате Чарлзе.

— Когда он вернет себе Англию, его жена будет королевой Англии, — то и дело повторяла Генриетта-Мария племяннице.

— Ах, но когда же это произойдет, мадам? Когда это будет?

— Ты что, сомневаешься, что ждать осталось недолго? Не вечно же англичане будут терпеть этого супостата Кромвеля и его ничтожных приспешников!

— Говорят, этот мужлан умеет заставить себе повиноваться.

— Ты сомневаешься, что Чарлз, такой сильный, храбрый, решительный, в состоянии вернуть себе