и потому, обманутый клятвами, покорился императору и в расчете на них вернулся к Феофилу. Но ни во что не ставил свои клятвы царь и тотчас заключил Феофоба под стражу в тюрьме Вуколеона[104], где и приказал его стеречь. В один из дней, поняв, что находится при последнем издыхании и умирает, приказал самовластец отрубить ночью голову Феофобу и доставить ее ему как горькое и скорбное приношение умирающему. А когда, во исполнение приказа, ее принесли, схватил ее рукой за нос и сказал: «Теперь и ты не Феофоб, и я не Феофил». Есть, однако, и такие, кто приписывает вину за смерть Феофоба не царю, а Оорифе и утверждают, что после того, как доверился ему Феофоб, тот тайно ночью наказал его усекновением головы[105]. Потому-то и ходят до сих пор среди персов слухи, будто не увидит смерти Феофоб, но будет жить в вечности, а все потому, что постигла его смерть не явно, а тайно.
39. В то же самое время двинулись критяне со всем своим флотом и принялись грабить и брать в полон жителей побережья Фракисия. Их дерзкая воинственность дошла до того, что они не ограничились набегами на побережье, но с обнаженными мечами двинулись на обитателей Латрской горы, людей преданных монашеской жизни, и нашли там для себя легкую добычу. Но когда зашли они в глубь материка, Константин Кондомит, в то время правитель фемы, порубил их, словно дельфинов, и доблестной рукой всех обрек гибели. Во время его правления в октябре [62] месяце восьмого индикта[106] ромейский флот полностью погиб в морском сражении у острова Фасоса. В последующее время исмаилитское войско не переставая грабило и Кикладские острова и все другие. А в Авасгии Феофоб и брат Феодоры Варда, посланные туда с войском, испытали великие беды, и мало кто оттуда вернулся[107]. Засухи, небывалые бури. непогоды, необычные явления природы и дурное смешение воздуха изнуряли землю и ее обитателей, а голод, лишения, дрожание почвы и землетрясения не прекращались во все дни его царствования.
40. Из-за желудочного истечения и пагубы опорожнил Феофил свое тело, и его душе негде было уже держаться, она стремилась отойти и отлететь, и вот, испытывая страх за сына и жену, он собрал всех в Магнавре, с трудом с помощью слуг поднялся на ложе и, переведя дыхание, в рыданиях сказал: «В такой беде и болезни другой, наверное, оплакал бы цвет юности и воспел великое счастье, из-за которых зависть, издавна меня чернившая, ныне остановила на мне свой взор и лишает жизни. Но я наперед думаю о вдовстве жены, злосчастии и сиротстве сына, об утрате, что понесут мои помощники, возросшие в добрых нравах и служении, совет и синклит, и я плачу и рыдаю, что покидаю вас, кротких я смирных, перехожу в жизнь, которой не ведаю и не знаю, что встречу в ней вместо славы? Не забудьте речи моей, коей уж никогда не услышите, хотя, случалось, и бывала она сурова ради пользы и чести. После моей кончины блюдите благорасположение к супруге и сыну, памятуя, что, каков каждый будет к своему ближнему, такое и сам встретит в грядущем». Царская речь растрогала и смирила всех присутствовавших, все стояли со слезами на глазах, и ни с чем не сравнимые рыдания и стоны вырвались из груди слушателей.
41. Он прожил еще немного и расстался с жизнью двадцатого января[108], процарствовав двенадцать лет и три месяца. Всю свою жизнь он ненавидел приверженцев православной веры и в любой час готов был обрушить на них любую бурю, за что и сподобился прозвания «несчастный». Он ни разу не поставил достохвального царского трофея в честь победы, не отомстил за понесенное поражение, хотя в течение жизни вел с врагами восемнадцать войн, столько же раз сходился с ними в бою и вступал в жестокую битву. Здесь, однако, оставим его кончать свою жизнь, а сами перейдем к его постройкам во дворце, таким значительным и памятным[109].
42. Эти здания ты сразу увидишь перед собой, войдя со стороны церкви Господа[110]. Это Кариан, названный так, потому что с лестницы кажется, будто течет там широкая река карийского камня[111]. Кариан — плод его попечения и ныне служит хранилищем шелковых одеяний. Рядом с ним — Триконх с золоченой крышей, получивший такое название из-за своего облика[112], ибо возносится тремя конхами: одной восточной (ее подпирают четыре римских колонны) и двумя боковыми, на север и юг. С запада здание поддерживается двумя колоннами, и войти в него можно через три двери: средняя — сделана из серебра, крайние — из полированной меди. Выход из здания ведет в так называемую Сигму, получившую наименование по сходству с соответствующей буквой. Цветущей красотой стен она подобна Триконху. Оба они выложены разноцветным мрамором. Крыша [63] у Сигмы крепкая и роскошная, поскольку водружена на пятнадцать колонн докиминского камня [113]. Спустившись по лестнице вниз, ты найдешь зал, имеющий образ и подобие Сигмы, но там девятнадцать колонн с круглой галереей, вымощенной крапчатым камнем. А рядом с галереей еще дальше вглубь и восточное воздвиг мастер Тетрасер, снабженный тремя конхами по подобию с соседним Триконхом. Одну конху соорудил он с восточной стороны, из двух других — одну с западной, другую — с южной. В северной же части две колонны из настоящего крапчатого камня отделяют его от Мистирия[114], который не случайно получил такое наименование. Дело в том, что, подобно звучащей пещере, он возвращает слушающим звук той же силы. Если подойти к стене восточной или, пускай, западной конхи и тихонько про себя что-нибудь сказать, то стоящий на противоположной стороне, приложив ухо к стене, может расслышать эти тиха произнесенные слова. Такое чудо там происходит.
43. С этим зданием соединена и плотно к нему примыкает колоннада Сигмы, о которой уже упоминалось. Перед ней находится открытый двор, в середине которого стоит медная чаша, края которой покрыты серебром. Она имеет золотую шишку и называется таинственной чашей Триконха[115], получив такое наименование от сооруженного вблизи Мистирия и здания с тремя конхами. Невдалеке от нее находятся ступени из белого приконисского камня, посреди которых стоит мраморная арка, поддерживаемая двумя тончайшими колоннами. В широкой части Сигмы стоят два льва с разинутыми пастями. Они испускают водяные струи и наполняют влагой все ее пространство, доставляя великую усладу. Во время приемов[116] чаша бывала наполнена фисташками, миндалем и орехами, смешанное с медом вино вытекало из шишки, отведать его мог каждый желающий из присутствовавших, включая всех музыкантов, а также тех, кто стройно пел под музыку. Димы, горожане вместе с воинами из пригородных отрядов, стоя на ступенях, составляли царскую свиту[117]. Среди них у упомянутой уже мраморной арки случалось находился и доместик схол с экскувитом и двумя димархами — прасинов и венетов, причем рядом с доместиком стоял димарх венетов, а рядом с экскувитом — прасинов [118]. Но даже если не было доместика и экскувита, димархи находились там непременно. А над всеми возвышался царь, исполненный всякой радости, он восседая на золотом, усеянном драгоценными камнями троне и поднимался с него не прежде, чем приписывают это уставные и царские книги[119], и не раньше, чем насладится зрелищем прыжков и танцами горожан. Таковы были эти сооружения, ради такой цели были воздвигнуты Феофилом. Он так любил их, что именно в Триконхе обычно занимался делами и совершал ежедневные выходы. А перед ним, над отлитыми из серебра воротами, возвышался навес, поддерживаемый четырьмя колоннами зеленого фессалийского камня. Триклинии[120] же, находящиеся напротив них, вблизи упомянутых ступеней у западной стороны Сигмы, тоже сооружены Феофилом. Один, что расположен пониже, называется Пиксит, другой, что повыше, — без имени (его предназначили для обитания дворцовому клиру). На одной; из стен Пиксита высечены стихи — произведение асикрита по имени Стефан, по прозвищу Капетолит. Те же, что выбиты в галерее Сигмы, принадлежат [64] вселенскому учителю (имя его Игнатий[121]). Слева же, то есть к востоку от Сигмы, был сооружен еще один триклиний, названный Эросом, который служил императору оружейным складом. Потому-то, естественно, и не увидишь там ничего, кроме изображений щитов и
