копеек и более…
«Ох, плохо, весьма плохо! — тревожился приказчик. — Как я только проскочу в Нижний Тагил!»
Обеспокоенный увиденным и услышанным, угрюмый Селезень поздно вечером вернулся на постоялый двор. За окном синели ранние сумерки, кричало воронье, примащиваясь в соседней роще на ночлег. В большой темной избе за тесовым столом сидели ночлежники, потные бородатые мужики, и играли в зернь[13]. Слабое пламя лучины едва освещало возбужденные лица игроков, среди которых сидел брюхатый с толстым багровым носом шатучий монах. Широкоплечий, здоровенный, он весь был покрыт буйными волосами. Жесткие пучки их лезли из ноздрей, из ушей, покрывали толстые проворные пальцы, рыжим пламенем бушевали в огромной курчавой бороде. Из-под нависших косматых бровей инока лукаво глядели шустрые глаза. Подле него на столе стояла жестяная кружка для сбора пожертвований. Монах опускал в нее выигранные медяки и серебрухи. Потряхивая скарбницей, он басом провозглашал:
— Чада мои милые, кто еще?
Везло шатучему! Рядышком пристроился Сидорка Копеечкин и алчно смотрел на проворные руки монаха. Он восхищался проворством инока:
— А ну-ка, отец, кинь еще косточку!
Селезень неслышно подошел к столу и подсел к игрокам. Мужики хмуро выкладывали на стол медяки. По лицу Копеечкина растекался пот, борода была взъерошена.
Монах загремел костяшками, ухмыльнулся в бороду и снова провозгласил:
— Во имя отца и сына и духа святого! Начнем, милостивцы, новый кон!
Он невидимо, ловко перебрасывал кости. Мужики-ротозеи очарованно смотрели на мелькавшие волосатые руки и не замечали шулерства. Копеечкин то проигрывал, то внезапно и ему перепадал медяк.
Пламя в светце потрескивало. На крепостной каланче пробили полночь, в избе стало душно, парно. Мужики, злые, с опустошенными карманами, один за другим покидали застолицу.
— Куда, милые? — с улыбочкой спросил инок. — Давай еще!
— Все подчистую! — признался проигравший и тут же в доказательство выворотил карман…
Селезень забрался на полати и вскоре заснул под завывание метели за окном.
Утром хозяин постоялого двора, схватившись за голову, заголосил на всю избу:
— Ой, загубили! Ой, зарезали!
Монах и мужики бросились к сараям. Ни гнедого, ни серого в хлеву не оказалось.
— Укатил черномазый дьявол! — выругался инок, и вдруг лицо его обмякло. Он с завистью подумал о Селезне: «Вот провора мужик!»
Иван Селезень в полночь примчал к Нижнетагильскому заводу. Падал густой мокрый снег, и все кругом потонуло в глубоком мраке. Где-то из-за снежного сугроба мелькнул и погас одинокий огонек. Кони испуганно всхрапнули и разом остановились перед невидимой преградой. Из тьмы внезапно вышли два здоровенных мужика в собачьих дохах, с рогатинами в руках.
— Стой, куда прешь, сатана! — раздались сильные и злые голоса.
— В Тагил тороплюсь! Дорогу! — рассерженно прикрикнул на них продрогший приказчик.
— Кто такой? Зачем? — грубо спросили мужики.
Селезень вдруг испугался. «А кто они сами? Ишь как неприветливы», — подумал он и сразу попытался схитрить:
— По всему догадываюсь, кому вы привержены…
Мужики угрюмо молчали. Селезень беспокойно завертелся в санях и многозначительно продолжал:
— Посланец царев, вот кто! Еду принимать завод!
— Эх, вона что! Сам на рожон припер, сатана! — удивленно выругались охранники, и не успел приказчик опомниться, как его живо извлекли из саней и повалили в сугроб.
— Братцы, братцы! — завопил Селезень. — Да я пошутковал малость!
— Знаем таких! — озлобленно закричал бородатый страж. — Ну-ка, Гришка, вытряхивай его!
Они привычными руками быстро стащили с него тулуп, поддевку и заголили спину.
— Эй, ребята, сюда! Вора пымали!
Из тьмы вынырнули еще три егеря с плетями и начали полосовать Селезня.
— Ой, милые, да вы сдурели! Своего бьете! — заголосил приказчик. — Да я с Кыштымского завода! Селезень я!
— Будет врать! Бей его, Гришка, и за селезня и за уточку! — подзадоривал егерей бородатый хват.
— Братцы, братцы, да из вас душу за меня вытряхнут! Остановись, ироды!
Но это только подлило масла в огонь. Молодцы изо всей силы полосовали Селезня, он не сдержался и от жгучей боли завопил:
— Ратуй-те-е!..
Круто досталось бы кыштымскому приказчику, да спасло его неожиданное появление управителя Нижнетагильского завода Якова Широкова. Он совершал объезд караулов, выставленных вокруг завода, и услышал крики.
«Ну, слава тебе господи, одного вора, видать, зацапали!» — обрадованно подумал он и с фонарем в руке потрусил на кобыленке на отчаянный крик.
Вот и рогатки. На ледяной наст повержен полуобнаженный пленник, и мужики истово полосуют его плетями.
— Постой, ребята! — глухо приказал Яков и, приблизившись к истязуемому, осветил лицо его фонарем. — С нами крестная сила! — вылупив в изумлении глаза, выкрикнул он. — Иван Селезень! Да как ты попал сюда?
Приказчик вырвался из рук истязателей и бросился к Широкову.
— Гляди, что твои головорезы робят! Своих бьют! — пожаловался он.
— Да, то не к месту! Зря поторопились! — смущенно потупил глаза управитель. — И какое лихо понесло тебя в темень! А ну, живо облачить гостя!
Недовольные, хмурые егеря неторопливо облачили Селезня.
— Эх ты, напасть какая! — почесал затылок бородач. — Что бы толком оповестить, а то режет — посланец государя!
Вся спина Селезня ныла от боли.
— Погоди, ироды, я еще напомню вам эту обиду! — пригрозил приказчик и сказал с едкой насмешкой Широкову: — Ничего у тебя встречают добрых людей!
Управитель обиженно промолчал. Сердито посапывая, Селезень завалился в пошевни и крикнул Широкову:
— Ну, Яков, веди к теплу да к огоньку. Изголодался и намаялся я изрядно!
Сидя в большой светлой комнате, приказчик морщился от боли, но от стыда молчал. Между тем хозяин распоряжался по дому:
— Эй, стряпухи, давай на стол жирные щи, да порося, да штоф! Да все чтобы погорячей!
Тяжелой походкой он вошел в горницу.
— Выпьешь чару? — обратился он к Селезню.
— С дороги в самый раз! — обрадовался приказчик.
Они сели за обильный стол, закусили. Наливая Селезню чару, Широков вымолвил:
— Эстафета ныне от хозяина дошла к нам. Принес ее один мужик хитрющий, добрался-таки, подлец, через вражьи заставы.
— Ох, боюсь, худо мне от господина будет! — со вздохом сказал Селезень.
— Известно, не похвалит Никита Акинфиевич, — согласился управитель. — Но и то надо по совести рассудить, разве мы виноваты в этом великом несчастии? Да ты послушай грамоту от господина!
