всего удивило разведчиков, у повстанцев оказалась артиллерия.

— Ну что ж, будем отбиваться, — спокойно ответил сержант и приказал разведчикам: — Теперь, братцы, идите по местам. Пришло времечко, когда каждый человек дорог!

Он обрядился в полушубок, прицепил на ремень шпагу и поторопился к заплотам. Длинный, худой, с посеревшим от бессонницы лицом, он, как журавль, вышагивал вдоль вала и подбодрял солдат. Перед рассветом он долго пробыл у пушек, сам внимательно проверил их, тихо наставляя бомбардиров.

Стояла глубокая предутренняя тишина, и Селезню так сладко спалось. Вдруг, нарушая безмолвие, в ближнем перелеске рявкнуло орудие, и просвистевшее над заплотами ядро упало на заводском дворе. От грохота приказчик проснулся, со страхом сорвался с постели и подбежал к оконцу. Что-то ослепительно яркое снова разорвало тьму, озарило синеватую пелену снега, и опять где-то неподалеку ударило. Минуту спустя весь воздух заколебался от гула орудийной пальбы.

«Вот когда началось!» — трусливо подумал Селезень, прислушиваясь к гомону и крикам за окном, быстро оделся и побежал на конюшню. Он нырнул в полураспахнутые ворота; в лицо ударил парной едкий запах стойла. Несмотря на канонаду, его мохнатый башкирский конек мерно хрупал сено и время от времени перебирал копытами. Он кротко поглядел на хозяина. Селезень ласково огладил своего бегунка, с минуту постоял подле него в раздумье и полез в ясли. Из-под вороха слежалого сена приказчик вытащил рваный зипун и старую шапку и стал примерять их.

— Ты что же это, или сбежать вздумал? — раздался вдруг рядом насмешливый голос.

Селезень вздрогнул, поднял глаза — перед ним стоял строгий, с потемневшими глазами сержант Курлов.

— Да нет! — поспешил отказаться приказчик. — Ну, с чего это ты взял? Примеряю справу. Хорошее жалко, в драке изорвешь!

— А, вот оно что! — протяжно сказал сержант, и в голосе послышалась нотка недоверия. Он положил руку на плечо Селезня и сурово сказал: — Диковинный ты человек! Идет битва, как бы голове уцелеть, а ты о тряпье думаешь. Ну, брат, иди, торопись, веди своих к заплоту. Отбиваться надо! — Он круто повернулся и пошел из конюшни.

«Вот леший, как неслышно подобрался!» — выругался Селезень и нехотя пошел поднимать дружинников.

Приказчик и не догадывался, что сержант приходил в конюшню вовсе не затем, чтобы уличить его в преступных замыслах. Курлов выбрал быстрого иноходца и послал на нем верного гонца с письмом в Нижний Тагил. «Мы теперь в огне, — писал начальник правительственного отряда, упрекая нижнетагильскую контору в бездействии. — Что вы, батюшка, делаете, я не знаю, пожалуйте народом подкрепите. Худо наше дело…»

Весь день продолжались ожесточенные схватки с противником. Селезень как залег со своими дружинниками у заплотов, так и нос боялся высунуть. Совсем неподалеку вражье ядро с грохотом ударило в заплот, разнесло в щепы добрые толстые кряжи и как ветром сдуло трех мужиков.

Вытаращив от испуга черные глаза, Селезень присел на карачки и закрестился:

— Свят, свят, с нами крестная сила!

Ему казалось, что все кругом объято огнем и с грохотом рушится, а на самом деле, когда он поднял голову, то увидел в проломе широкое снежное поле. По нему быстро двигались солдатские ряды, впереди которых со шпагой в руке напористо шел сержант Курлов. Из солдатских глоток с рокотом неслось раскатистое «ура». Плохо вооруженные повстанцы попятились перед дерзким напором горстки храбрецов и стали отступать к лесу. Селезень осмелел, вскочил и весело закричал своим:

— Братцы, братцы, никак гонят злодеев! Айда за мной! — И он, ободренный удачей, поторопился следом за солдатскими рядами.

В течение дня Белобородов несколько раз водил свои отряды на приступ, но каждый раз отступал с уроном под огнем заводской картечи. Сержант Курлов успевал бывать всюду: то его видели впереди солдат, то он оказывался подле пушек.

Только в сумерки прекратились схватки. Потемневший, усталый Селезень добрался к сержанту и упросил его:

— Хочу дать весточку в Тагил. Худо будет, если нам не помогут!

— Пороха мало, в людях большая нехватка, фузей недостаточно. Пиши, проси! Гонца пошлю! — согласился сержант.

— Да как он проскочит? — озабоченно задумался Селезень.

— Есть в лесу тропинка, одна, пока лиходеи не добрались до нее. В одиночку всегда можно проскочить!

— Счастье наше! — вздохнул приказчик и принялся писать письмо. «Перед светом неприятели со стороны от Курьи на Уткинский завод сделали нападение, — писал он, — и весь тот день даже до самых сумерек пребывал с нашими заводскими под командою сержанта в сражении. А пред самым вечером неприятели, видя в себе неустроенность и урон, отступили в первое место в Курье… Дайте руку помощи! Пришлите как скоро можно еще до пуда пороха. Злодеи учинили… свой под заводом лагерь. А теперь наши пошли в наступление. Батюшки, помилуйте… теперь ума у меня больше нет!» — взывал Селезень и сам горько усмехнулся: «Начал о здравии, а кончил за упокой!»

Знал он, не скоро дойдет это письмо, а если и дойдет, то Яков Широков долго будет раздумывать над тем, посылать людей из Нижнего Тагила или нет. Между тем утром на другой день сражение за Утку возобновилось с новой силой. Повстанцы на этот раз пустились на хитрость. Оберегая людей, они вели перед собою вал из мелкой чащи и снега, постепенно приближаясь к заводу. Белобородов выделил лучших стрелков, и они начали оружейный огонь по заводским пушкарям, выбивая их из строя. Однако пушкари, подбадриваемые Курловым, не бросали орудий и все время били по врагу. Они картечью встретили пугачевскую конницу, которая, развернувшись лавой, пробовала пробиться в завод.

Стоя на ближайшем пригорке. Белобородой наблюдал за сражением. Ему донесли, что обороной руководит опытный сержант. Пугачевский полковник похвалил сержанта Курлова:

— Сам вижу, добрый он солдат. Только зря головы кладет. Такого бы мне!

К вечеру усталые стороны снова прекратили бой и отошли за валы.

Утром на пруд, несмотря на обстрел, выехал конный татарин и водрузил шест, а на нем трепетал на ветру лист. Татарин покричал, помахал малахаем и ускакал прочь. Тогда из завода подъехал солдат и схватил лист. Сержант не дал читать его. Он увел Селезня в избу и сказал ему:

— Это манифест самозванца! Читать его ни к чему. Вот перебели лист-манифест государыни и пошли на пруд!

Приказчик терпеливо переписал манифест Екатерины Алексеевны и выставил на пруду. Только отъехали от шеста заводские люди, как снова прискакал татарин и забрал лист. Через час он снова вернулся и оставил вторичный лист. Сержант и этот лист не огласил, а велел собрать народ и публично сжег его на заводской площади.

— Злодейские прелести нам читать не к лицу! — заявил он.

Старому опытному вояке сержанту Курлову думалось, что Белобородов оттягивает этими переговорами время, а сам, наверное, думает о том, как удобнее ударить по осажденной крепости. Курлов был умный и способный человек и рассуждал так:

«Куда бросит свои войска враг? Первое, он непременно устремится с конницей на пруд и постарается вырваться к конторе. Второе, Белобородов не обойдет своим вниманием батареи и постарается ворваться на Вятскую улицу, чтобы перебить канониров. Третье, вероятно, ударит по городской башне. И четвертое, пойдет всей тяжестью на крепостные тыны».

Расчет оказался верным. Ранним утром Белобородов начал наступать так, как это предугадывалось Курловым, но везде встретил сопротивление. На пруду его конницу обратили в бег, а сержант Курлов так ударил по врагу, что тот не только заводской батареи не достиг, но и свои пушки оставил…

Солдаты молча, со злостью отбивались. Селезень со страхом взирал на схватку, и боязнь, как ржа, разъедала его душу. Он услышал, как бородатый углежог словно про себя обмолвился:

— Сегодня мы отбились, а завтра, гляди, поляжем! Их все больше и больше, а нас все меньше и меньше!

В пылу боя приказчик несколько раз бегал на конюшню. Он тайно вывел своего конька в овражек и