Лестницы шли одна за другой, а конца не было. Казалось, пасть бездонна и в безмолвии коварно поджидает свою жертву. Демидов вздохнул и сказал громко:

— Пропади оно пропадом! Дальше не полезу!..

Они остановились на площадочке. Тут сбоку шел ход, в котором гремели кирки. Согнувшись, Демидов подался вперед и увидел, как человек, извиваясь червем, монотонно бил кайлой в породу. Другой — черномазый истомленный горщик — сгребал обломки твердой руды и отвозил их к бадье. Сырость и дым от свечей, как туман в угарной бане, душили. Заводчик, раскрыв рот, дышал жадно, с хрипом.

— Уйдем отсюда! — недовольно сказал Демидов. — В преисподней сатаны и то получше будет!

— Что ты, хозяин, и у нас так же! — смело подхватил Андрейка.

— Молчи, черт! Гляди — посеку! — прикрикнул Никита Акинфиевич.

Опять выбрались к лестнице и полезли вверх. Под тяжестью скрипели лестничные поперечины. Демидов молча сплевывал в тьму, зеленые зрачки его светились по-кошачьи. Андрейка был рад, когда выбрались на дневной свет. Поспешно скинув горняцкое платье, они вместе с хозяином возвращались во Фрейберг…

На другой день, откланявшись семье курфюрста, Демидовы проследовали в Дрезден.

— Домой! Домой! — торопила Александра Евтихиевна мужа.

Глядя на округлый стан ее, Демидов и сам понимал — надо спешить в Санкт-Петербург…

Стояла глубокая осень; волоча серые отсыревшие космы, над полями бесконечной вереницей плыли тяжелые тучи. Моросило. Под колесами экипажей хлюпала грязь, брызги ее при каждом толчке на рытвине обдавали пассажиров, коней и экипажи. Задувал холодный ветер. Стаи ворон, кружившиеся над мокрым ржанищем, своим карканьем еще сильнее подчеркивали и без того унылую пору. Кончились усыпанные битыми камешками дорожки, пошли неприглядные грязные проселки с топями и проломанными мостами. То и дело колеса застревали в глубоких засасывающих трясинах. Ямщики и прибегавшие на зов крестьяне из окрестных деревень с криками и руганью вытягивали экипажи из грязи. Нередко от засасывающего дорожного месива ломались ступицы, оглобли и даже железные оси.

Александра Евтихиевна лежала, обложенная подушками, укрытая пледами. Усталая, с землистым цветом лица, она всю дорогу дремала. Аннушка сидела в экипаже напротив. С любопытством она разглядывала незнакомые мокрые поля, оголенные перелески и ветхие придорожные деревушки. На лесных дорогах было теплее. В чащах под колесами шуршал палый лист. Лесные дали были подернуты синей дымкой испарений; на голых сучьях, протянувшихся через дорогу, блестели ожерелья крупной росы.

Однажды из дымчато-серых кустов на дорогу выбежал зайчишка, присев, навострив уши, слушал приближающийся шум экипажей.

— Смотрите! Смотрите! — закричала Аннушка, и лицо ее осветилось восторгом.

— Русак! Ату его! — загораясь охотничьим задором, заорал в соседнем экипаже Никита Акинфиевич. — Живей ружье мне!

Но крики и шум, произведенные путниками, вспугнули зайчишку, он прыгнул с дороги и скрылся в чаще. Только на росистой бурой траве остался его темный след.

Александра Евтихиевна открыла глаза и, оглядевшись, капризно упрекнула мужа:

— Ах, Никитушка, ты кричишь, как егерь!

Долго Демидов не мог угомониться.

Переехав границу, завидя русские поля и перелески, охваченные осенним багрянцем, он почувствовал себя дома. Его так и подмывало выпрыгнуть из экипажа, вскочить на коня и с борзыми броситься по чернотропу. На жалобу жены он весело отозвался:

— Эх, милая, борзых нет… А ты дремли, почивай, скоро Нарва…

Сидя на козлах рядом с кучером, Андрейка беспокойно оглядывался на жену. «Как она? Поди, затоскует. Вот она, началась наша осень!» — с тревогой думал он.

Но Аннушка не унывала. Среди этих серых, унылых полей, мокрых перелесков, придавленных черными громадами осенних туч, она не чувствовала себя одинокой. Рядом был Андрейка. Однако ей не нравились угрюмые суровые лица встречных поселян, понуро бредущих по дорогам. Казалось, они ссутулились под тяжестью горя…

— Вот и Нарва, милые! — снова закричал Демидов и завозился в экипаже.

Посвежело. Из-за дюн сильнее задул ветер. Показывая кнутовищем вдаль, кучер сказал:

— Там море…

Он не докончил своей речи: экипаж, в котором находилась Александра Евтихиевна, вдруг вздрогнул и остановился. Напрасно кучер нахлестывал бичом, изо всех сил рвались и тянули дымившиеся от испарины кони, — экипаж увязал все глубже и глубже. Кучер спрыгнул прямо в лужу и, повозившись, сокрушенно объявил:

— Колесо сломалось, господа хорошие.

Демидов не утерпел, соскочил в грязь. Топая крепкими башмаками по жирной хляби, он загудел:

— Приехали! Эх, черти, провели дорожку где! Зови народ!..

Со взморья вместе с ветром и изморозью быстро надвигались сумерки. Где-то в пади затрепетал заманчивый огонек. Андрейка и второй кучер соскочили с козел. Только женщины оставались в экипажах среди грязи и наплывшего тумана. Демидов сердито закричал ямщику:

— Поторопись, вишь, настигает ночь!

В потемневших полях стало тихо, тоскливо. Аннушка присмирела, пугливо озиралась. Александра Евтихиевна нисколько не отзывалась на окружающую суетню. Укрывшись теплым одеялом, она не шевелилась и думала о предстоящих родах.

Медленно тянулось время. Аннушке казалось, что прошла целая вечность. Из низин, как призраки, наползали серые космы тумана и, клубясь, заволакивали все. Манящий огонек, только что мерцавший в низине, беспомощно растаял. Туман подступил к экипажам и охватил их холодными влажными крыльями. Где-то рядом на пригорке топал по грязи Никита Акинфиевич и вслух ругал ямщиков.

Неожиданно в стороне возник и расплылся в тумане, как желток, мутный свет. Загомонили голоса, под чьими-то ногами зачавкала грязь.

— Наконец-то! Живей, люди! — окрикнул прибывших Никита.

Вместе с ямщиками пришли кряжистые бородатые крестьяне, одетые в сермяги. Закопченные лица мужиков выглядели дико и сурово.

— Ковали пришли» ваша светлость, — сказал Демидову ямщик. — Тут недалече кузница и домишки. Советуют перенести их милость в избу, пока обладят колеса…

Кузнецы подошли к Александре Евтихиевне и, поклонившись горе подушек, сдержанно сказали:

— Дозвольте, сударыня, на ручках донесем.

Она открыла глаза и, испуганно озираясь на мужа, жалобно простонала:

— Ах, Никитушка, утопят они меня в грязи! А как наша девочка?..

— Не бойтесь, сударыня. Мы сильнущие! Донесем и дите ваше обережем.

Никита изумленно спросил их:

— Кто же вы и отколь хорошо знаете по-русски?

— Да мы ж свои, псковские! — весело отозвались кузнецы. — Наши прадеды отвоевали эту отцовщину. Тут мы от века сидим, в этих краях…

Они бережно подняли на руки укутанную Александру Евтихиевну и потихоньку понесли ее вслед за колеблющимся фонарем.

Бородатый кузнец, притаив дыхание, взял ребенка. Проснувшаяся от тревоги девочка голосисто заревела. Рядом в тумане колыхнулась огромная тень Демидова.