журнал перед собой до тех пор, пока Селина не вышла из гостиной, потом положила его обратно на приемник и принялась разглядывать комнату, мысленно переставляя мебель, выбрасывая настольные рампы и искусственные цветы. Обстановка была, на ее взгляд, отвратная: дорогая, но совершенно безвкусная.

Внезапно из другой комнаты донесся громкий мужской голос:

— Эрик, ты?

Джинни решила, что это Селинин брат, которого она никогда не видела. Скрестив длинные ноги, она обернула на коленках верблюжье пальто и стала ждать.

В гостиную ворвался долговязый очкастый человек — в пижаме и босиком; рот у него был приоткрыт.

— Ой… Я думал, это Эрик, черт подери. — Не останавливаясь в дверях, он прошагал через комнату, сильно горбясь и бережно прижимая что-то к своей впалой груди, потом сел на свободный конец дивана. — Только что палец порезал, будь он проклят, — возбужденно заговорил он, глядя на Джинни так, словно ожидал ее здесь встретить. — Когда-нибудь случалось порезаться? Чтоб до самой кости, а?

В его громком голосе явственно слышались просительные нотки, словно своим ответом Джинни могла избавить его от тягостной обособленности, на которую обречен человек, испытавший такое, чего еще не бывало ни с кем.

Джинни смотрела на него во все глаза.

— Ну, не так чтобы до кости, но случалось, — ответила она.

Такого чудного с виду парня — или мужчины (это сказать было трудно) — она в жизни не видела. Волосы растрепаны, верно, только что встал с постели. На лице — двухдневная щетина, редкая и белесая. Вообще с виду — лопух.

— А как же вы порезались? — спросила Джинни.

Опустив голову и раскрыв вялый рот, он внимательно разглядывал пораненный палец.

— Чего? — переспросил он.

— Как вы порезались?

— А черт его знает, — сказал он, и самый тон его означал, что ответить на этот вопрос сколько- нибудь вразумительно нет никакой возможности. — Искал что-то в этой дурацкой мусорной корзинке, а там лезвий полно.

— Вы брат Селины? — спросила Джинни.

— Угу. Черт, я истекаю кровью. Не уходи. Как бы не потребовалось какое-нибудь там дурацкое переливание крови.

— А вы его чем-нибудь залепили?

Селинин брат слегка отвел руку от груди и приоткрыл ранку, чтобы показать ее Джинни.

— Да нет, просто приложил кусочек вот этой дурацкой туалетной бумаги, — сказала он. — Останавливает кровь. Как при бритье, когда порежешься. — Он снова взглянул на Джинни. — А ты кто? — спросил он. — Подруга нашей поганки?

— Мы с ней из одного класса.

— Да?.. А звать как?

— Вирджиния Мэннокс.

— Ты — Джинни? — спросил он и подозрительно глянул на нее сквозь очки. — Джинни Мэннокс?

— Да, — сказала Джинни и выпрямила ноги.

Селинин брат снова уставился на свой палец — для него это явно был самым важный, единственно достойный внимания объект во всей комнате.

— Я знаю твою сестру, — проговорил он бесстрастно. — Воображала паршивая.

Спина у Джинни выгнулась:

— Кто-кто?

— Ты слышала кто.

— Вовсе она не воображала!

— Ну да, не воображала. Еще какая, черт подери.

— Никакая она не воображала!

— Еще какая, черт дери! Принцесса паршивая. Принцесса Воображала.

Джинни все смотрела на него — он приподнял туалетную бумагу, накрученную в несколько слоев на палец, и заглянул под нее.

— Да вы моей сестры вовсе не знаете!

— Ну да, не знаю, прямо…

— А как ее звать? Как ее имя? — настойчиво допытывалась Джинни.

— Джоан. Джоан-Воображала.

Джинни промолчала.

— А какая она из себя? — спросила она вдруг.

Ответа не последовало.

— Ну, какая она из себя? — повторила Джинни.

— Да будь она хоть вполовину такая хорошенькая, как она воображает, можно было б считать, что ей чертовски повезло, — сказал Селинин брат.

Ответ довольно занятный, решила про себя Джинни.

— А она о вас никогда не упоминала.

— Я убит. Убит на месте.

— Кстати, она помолвлена, — сказала Джинни, наблюдавшая за ним. — В будущем месяце выходит замуж.

— За кого? — Он вскинул глаза.

Джинни не преминула этим воспользоваться.

— А вы его все равно не знаете.

Он снова принялся накручивать бумажку на палец.

— Мне его жаль, — объявил он.

Джинни фыркнула.

— Кровища хлещет как сумасшедшая. Ты как считаешь — может, смазать чем-нибудь? А вот чем? Меркурохром годится?

— Лучше йодом, — сказала Джинни. Потом, решив, что слова ее прозвучали недостаточно профессионально и веско, добавила:

— Меркурохром тут вовсе не поможет.

— А почему? Чем он плох?

— Просто он в таких случаях не годится, вот и все. Йодом нужно.

Он взглянул на Джинни.

— Ну да еще, он щиплет здорово, скажешь, нет? Щиплет как черт, что — неправда?

— Ну, щиплет, — согласилась Джинни. — Но вы от этого не умрете, и вообще.

Видимо, нисколько не обидевшись на Джинни за ее тон, он снова уставился на свой палец.

— Не люблю, когда щиплет, — признался он.

— Никто не любит.

— Угу. — Он кивнул.

Некоторое время Джинни молча наблюдала за его действиями.

— Хватит ковырять, — сказала она вдруг.

Селинин брат, словно его током ударило, отдернул здоровую руку. Он чуть выпрямился, вернее стал чуть меньше горбиться, и принялся разглядывать что-то на другом конце комнаты. Мятое лицо его приняло сонное выражение. Вставив ноготь между передними зубами, он извлек оттуда застрявший кусочек пищи и повернулся к Джинни.

— Ела уже? — спросил он.

— Что?

— Завтракала, говорю?