— Эл… — сказала она.
— Ну?
— Почему ты мне не расскажешь, как он погиб? Клянусь, я тебя никому не выдам. Честное благородное. Ну, пожалуйста!
— Нет.
— Ну, пожалуйста. Честное благородное. Никому.
Элоиза допила виски и поставила стакан прямо на грудь.
— Ты расскажешь Акиму Тамирову, — проговорила она.
— Да что ты! То есть я хочу сказать — ни за что, никому…
— Понимаешь, его полк стоял где-то на отдыхе, — сказала Элоиза. Передышка между боями, что ли, так в письме было, мне его друг написал. Уолт с одним парнем упаковывали японскую плитку. Их полковник хотел ее отослать домой. А может, распаковывали, вынимали из ящика, чтобы перепаковать, — точно не знаю. Словом, в ней было полно бензина и всякого хламу — она и взорвалась прямо у них в руках. Тому, второму, только глаз выбило. — Элоиза вдруг заплакала и крепко обхватила пальцами пустой стакан, чтобы он не опрокинулся ей на грудь.
Скользнув с дивана, Мэри Джейн на четвереньках подползла к Элоизе и стала гладить ее по голове:
— Не плачь, Эл, не надо, не плачь!
— Разве я плачу? — сказала Элоиза.
— Да, да, понимаю. Не надо. Теперь уж не стоит, не надо.
Стукнула парадная дверь.
— Рамона явилась, — протянула Элоиза в нос. — Сделай милость, пойди на кухню и скажи этой самой, как ее, чтобы она накормила ее пораньше. Ладно?
— Ладно, ладно, только ты не плачь! Обещаешь?
— Обещаю. Ну, иди же! А мне неохота сейчас идти в эту чертову кухню.
Мэри Джейн встала, пошатнулась, выпрямилась и вышла из комнаты. Вернулась она минуты через две, впереди бежала Рамона. Бежала она, стуча пятками, стараясь как можно громче шлепать расстегнутыми ботинками.
— Ни за что не дает снять ботинки! — сказала Мэри Джейн.
Элоиза, так и не поднявшись с полу, лежала на спине и сморкалась в платок. Не отнимая платка, она сказала Рамоне:
— Ступай скажи Грэйс, пусть снимет с тебя боты. Ты же знаешь, что нельзя в ботинках…
— Она в уборной, — сказала Рамона.
Элоиза скомкала платок и с трудом села.
— Дай ногу! — сказала она. — Нет, ты сядь, слышишь?.. Да не там, тут, тут… Ох, матерь божия!
Мэри Джейн ползала под столом на коленках, ища сигареты.
— Слушай, знаешь, что случилось с Джимми? — сказала она.
— Понятия не имею. Другую ногу! Слышишь, другую ногу! Ну!..
— Попал под машину! — сказала Мэри Джейн. — Какой ужас, правда?
— А я видела Буяна с косточкой, — сказала Рамона.
— Что там с твоим Джимми? — спросила ее Элоиза.
— Его переехала машина, он умер. Я хотела отнять косточку у Буяна, а он не отдавал…
— Дай-ка лоб, — сказала Элоиза. Она дотронулась до лобика Рамоны: — Да у тебя жар. Ступай, скажи Грэйс, чтобы покормила тебя наверху. И сразу — в кровать. Я потом приду. Иди же, иди, пожалуйста. И забери свои ботинки.
Медленно, как на ходулях, Рамона прошагала к дверям.
— Брось-ка мне сигаретку! — попросила Элоиза. — И давай еще выпьем!
Мэри Джейн подала Элоизе сигаретку.
— Нет, ты только подумай! Как она про этого Джимми! Вот это фантазия!
— Угу. Пойди-ка налей нам. А лучше неси бутылку сюда. Не хочу я туда идти… Там так противно пахнет апельсиновым соком.
В пять минут восьмого зазвонил телефон. Элоиза встала с кушетки у окна и начала в темноте нащупывать свои туфли. Найти их не удалось. В одних чулках она медленно, томной походкой направилась к телефону. Звонок не разбудил Мэри Джейн — уткнувшись лицом в подушку, она спала на диване.
— Алло, — сказала Элоиза в трубку, верхний свет она не включила. — Слушай, я за тобой не приеду. У меня Мэри Джейн. Она загородила своей машиной выезд, а ключа найти не может. Невозможно выехать. Мы двадцать минут искали ключ — в этом самом, как его, в снегу, в грязи. Может, Дик и Милдред тебя подвезут? — Она послушала, потом сказала: — Ах, так. Жаль, жаль, дружок. А вы бы, мальчики, построились в шеренгу и марш-марш домой! Только командуй: — Левой, правой! Левой, правой! Тебя — командиром! — Она опять послушала. — Вовсе я не острю, — сказала она, — ей-богу, и не думаю. Это у меня чисто нервное. — И она повесила трубку.
Обратно в гостиную она шла уже не так уверенно. Подойдя к кушетке у окна, она вылила остатки виски из бутылки в стакан; вышло примерно с полпальца, а то и больше. Она выпила залпом, передернулась и села.
Когда Грэйс включила свет в столовой, Элоиза вздрогнула. Не вставая, она крикнула Грэйс:
— До восьми не подавайте, Грэйс. Мистер Венглер немножко опоздает.
Грэйс остановилась на пороге столовой, лампа освещала ее сзади.
— Ушла ваша гостья?
— Нет, отдыхает.
— Та-ак, — сказала Грэйс. — Миссис Венглер, нельзя бы моему мужу переночевать тут? Места у меня в комнатке хватит, а ему в Нью-Йорк до утра не надо, да и погода — хуже нет.
— Вашему мужу? А где он?
— Да тут, — сказала Грэйс, — он у меня на кухне сидит.
— Нет, Грэйс, ему тут ночевать нельзя.
— Как вы сказали, мэм?
— Ему тут ночевать нельзя. У меня не гостиница.
Грэйс на минуту застыла, потом сказала:
— Слушаю, мэм, — и вышла на кухню.
Элоиза прошла через столовую и поднялась по лестнице, куда падал смутный отсвет из столовой. На площадке валялся Рамонин ботик. Элоиза подняла его и с силой швырнула через перила вниз. Ботик с глухим стуком шлепнулся на пол.
В Рамониной детской она включила свет, крепко держась за выключатель, словно боялась упасть. Так она постояла минуту, уставившись на Рамону. Потом выпустила выключатель и торопливо подошла к кроватке.
— Рамона! Проснись! Проснись сейчас же!
Рамона спала на самом краешке кроватки, почти свесив задик через край. На столике, разрисованном утятами, лежали стеклами вверх очки с аккуратно сложенными дужками.
— Рамона!
Девочка проснулась с испуганным вздохом. Она широко раскрыла глаза и тут же сощурилась:
— Мам?
— Ты же сказала, Джимми Джиммирино умер, что попал под машину?
— Чего?
— Слышишь, что я говорю? Почему ты опять спишь с краю?
— Потому.
— Почему «потому», Рамона, я тебя серьезно спрашиваю, не то…
— Потому что не хочу толкать Микки.
— Кого-о?
— Микки, — сказала Рамона и почесала нос: — Микки Микеранно.
