— Да подожди, не ори, — Мещерский, отмахнулся. Посидел, помолчал обиженно, потом не выдержал и начал рассказывать другу детства все, что довелось ему увидеть и пережить в Лесном. — А ты еще спрашиваешь, откуда я, — закончил он с тоской. — Оттуда. Это, может, такая драма ужасная, такая трагедия для меня, а ты… В общем, заруби себе на носу: со мной можешь что угодно вытворять, а Катю сейчас дергать не смей. Ей не до тебя. То есть я хотел сказать, ни до кого сейчас, она должна быть спокойна душой, чтобы… Одним словом эти убийства — они уже просто всех достали, с ними надо что-то делать, кончать надо с ними. А просто так, дуриком ничего не закончишь. Тут думать надо, много думать! И мозги иметь светлые, разной, ерундой не закомпостированные. А я… я что-то растерялся совсем в этой неразберихе. Мне и Салтыкова Ромку жалко, и за Лыковых сердце болит. И теток этих бедных жаль. Ведь какое это убийство, Вадик, ужас! Если бы ты только видел этот труп в грязи. Я ведь думал, что это… Аня, честное слово, насмерть перепутался…
— Ладно, успокойся, чего ты? Выпей пятьдесят грамм. — Кравченко молнией слетал на кухню, принес бутылку из холодильника (в квартире Мещерского он ориентировался прекрасно и вел себя по- хозяйски. Все здесь было ему хорошо знакомо. Холостяцкая квартира Мещерского издавна была местом, где отдыхала душа и велись нескончаемые застольные беседы под пиво с креветками на самые разные житейские темы). — Ты сам-то где бродил допоздна?
— Я Аню Лыкову искал и Ивана, — Мещерский глотнул «микстуры». — Думал, может, они все-таки дома. Может, у них телефон выключили… Только вот адрес я их забыл. Искал так, визуально. Вроде дом нашел, а номер квартиры не помню, хоть убей. Потом у них там еще код подъезде. Так и не попал.
— Иван на Автозаводской живет. А улица… сейчас… улица Тюфелева Роща, кажется, зовется, — Кравченко снова блеснул своей памятью. — Эх ты, нытик, звяка бы мне, я б подъехал, вместе б искали.
— Я не нытик. У меня аккумулятор сотового разрядился. Я вроде бы и окна их нашел. Только темно у них.
— Ты что думаешь — Лыков причастен к убийствам? — хмуро спросил Кравченко.
— Я не знаю, Вадик. Но я… у меня кошки скребут, кошки на душе. Я хочу выяснить, что видел там на дороге этот старик Захаров. Что стряслось с Аней. Где она сейчас. Где Иван. Там в Лесном новое убийство, а он как в воду канул.
— Ну хочешь, завтра я выберу время — съездим к ним домой или на работу к Анне подскочим?
— Ты хочешь мне помочь? Знаешь, Вадик, я-то сам справлюсь. Ты лучше жене своей помоги, понял? — Мещерский тяжело вздохнул. — Не осложняй ей жизнь этими своими мальмезонскими балетами.
— Ну это мы сами разберемся, без тебя, умника.
— Ты выбрал неудачное время, чтобы диктовать Кате свои порядки. Ей не диктовать сейчас надо, не противоречить. Ей надо помогать. И не словами, а делом. Делом! И тогда она сможет помочь нам:
— Кому это вам? Это оперу вашему, что ли, сдвинутому? — Кравченко повысил голос (всем было известно — Колосова он органически не переваривал).
— Нам — это мне, Салтыкову, Ане, Ивану… Всем, которые в Лесном сидят, от страха ночами трясутся. Там зло, понимаешь? Я это сегодня сам почувствовал — там зло. И я один не смогу справиться, потому что…
— Тебе просто сама мысль непереносима, что кто-то из твоих дражайших родственников может оказаться убийцей.
— Да, эта мысль для меня непереносима! А тебе, окажись ты на моем месте, она была бы переносима? И даже если это случится… я не хочу об этом думать, но даже если это произойдет, я хочу, чтобы Катя была там в этот момент со мной.
— А не слишком многого ты хочешь, а? — хмыкнул Кравченко.
Об этом ночном разговоре друзей детства Катя так никогда и не узнала. По правде говоря, ей было не до того: утром, едва она вошла в кабинет пресс-центра, она увидела Колосова.
— Здравствуй, дневник у тебя?
— Вот возьми, — Катя достала из сумки вещдок. — Я его прочла, Никита…
— Я уже переговорил с твоим начальником. Сказал, если мы это дело раскроем, бухнем весь материал как сенсацию в газеты ко дню розыска… Видишь, как мне врать приходится, ради того чтобы…
— Ради чего? — спросила Катя.
— Поедем со мной в Воздвиженское, — Никита ходив по кабинету, как тигр по клетке. — Мне необходимо, чтобы ты поехала со мной.
— Но Салтыков или кто-то еще могут увидеть меня вместе с тобой. Будет неловко…
— Не увидят. Я об этом позабочусь.
— Ладно, я не против. Я только несколько звонков сделаю в редакции, надо кое-что уточнить по нашим публикациям.
Он терпеливо ждал, пока она дозванивалась.
— Что-то, Никита, ты сегодня сам на себя не похож, — заметила Катя, когда они уже ехали. — Вообще, что ты собираешься делать в Воздвиженском?
— Еще раз допрошу Волкова и выпущу Изумрудова. Я позвонил Салтыкову, сказал, чтобы он к двенадцати часам приезжал в отделение милиции, забирал своего миньона.
— Ты так ему и сказал — миньона?
— А что? Он же почти француз, а это французское слово, из Дюма. Да ладно, черт с ними… Ты прочла дневник?
— Я же сказала — прочла.
— Ну? Что же ты молчишь, Катя?
— Я пока не буду проводить никаких параллелей.
— Никаких?
— До тех пор, пока ты еще раз не поговоришь с Салтыковым.
— О дневнике его прабабки?
— И не только. Ты мне до сих пор ничего не сказал' об осмотре места, ни о самом убийстве, ни о результатах вскрытия. Я слушаю тебя, вся внимание.
Колосов рассказал ей то, что до этого уже рассказывал Мещерскому.
— Это все, что мы выяснили. Ну, Катя, ты мне гак ничего и не скажешь? Вообще?
— Почему? Скажу. Вот интересно — к кому это Марина Ткач могла вот так сорваться по звонку спозаранку, без завтрака? — Катя словно примеряла про себя того, другого. — К Малявину могла, он был ей близок, хотя она его не очень-то и любила, как мне кажется. К Салтыкову точно могла. Им она, по-моему, активно интересовалась.
— К Волкову могла тоже, — добавил Никита… Раз она купила у него за пятьсот зеленых этот сборник древних сказок, то… Он мог ей позвонить и сказать, что имеет еще что-то в этом роде — записки салтыковского прадеда, еще какую-нибудь «повесть временных лет». Вообще, я этого Волкова как-то из виду упустил непростительно. Дачник, врач-психиатр, арии вон все оперные слушает…
— Это были романсы, Никита.
— Все равно.
— Но Марине Ткач могли позвонить не только эти трое. Мог позвонить и кто-то от их имени. Приезжайте, мол, Салтыков желает вас видеть. Или — с вашим Малявиным на стройке несчастный случай приключился, или же… — Катя усмехнулась. — Ты обратил внимание, Никита, там в дневнике есть фраза: клад подаст знак, где его искать.
— Думаешь, Ткач кто-то позвонил и сказал, что металлоискатель был куплен не зря?
— Могло быть и так, и этак. А про какие это пустоты под фундаментом ты мне говорил? Я что-то не поняла.
— Рабочие что-то обнаружили под фундаментом павильона. Серега сказал мне, там и глину-то начали откачивать в овраг, потому что…
— Ткач была к этому времени уже мертва?
— Уже несколько часов. Труп лежал на дне оврага. Ты что так смотришь на меня?
— Ничего. Я тебе сказала — никаких параллелей. К тому же все равно пока одного важного звена не
