— Нет, тогда сразу нарушится вся планировка, весь усадебный ландшафт, — Салтыков улыбнулся, покачал головой, — Я не хочу вносить в план Лесного какие-то изменения. Я, Сереженька, не строю, как это сейчас называется… новодел. Я хочу до малейшей детали восстановить здесь все так, как это было два века назад.

— Но ведь и в восемнадцатом, и в девятнадцатом веке здесь постоянно что-то перестраивали, меняли, копали. Вносили изменения и в облик дома, и…

— Надо же, — Салтыков, явно не слушая, рассеянно улыбаясь, названивал кому-то по мобильному, — Анечкин телефон до сих пор не отвечает. Да что ты будешь делать? Где же она? Может быть, в метро едет? Там связи нет. Знаешь, Сереженька, а я до сих пор еще ни разу не спустился в московское метро. А так хочу его увидеть — особенно все эти старые станции в сталинском стиле. Кстати о стилях… Ты видел дом, в котором живет Аня? Он наверняка тоже эпохи этого вашего «съезда победителей», которых потом всех расстреляли. С виду — настоящая трущоба. Как это ужасно, что потомки такого славного гордого рода вынуждены жить в такой дыре. Я думал об этом сегодня ночью с болью в сердце. И, знаешь, кое-что придумал. Только вот сначала хочу с тобой посоветоваться… Что, если мне оказать им по-родственному помощь в этом вопросе?

— В каком вопросе? — не понял Мещерский.

— Ну, я имею в виду покупку новой квартиры в хорошем благоустроенном районе, — Салтыков прищурился. — Я, естественно, возьму на себя оплату всех расходов. Думаю, Анечка будет довольна.

— Об этом надо с Иваном разговаривать. Они вместе живут, в одной квартире, — Мещерский помолчал. — Но с ним говорить на эту тему я бы тебе не советовал.

— Почему? — Салтыков искренне удивился.

— Иван вряд ли примет от тебя такой щедрый подарок. И сестре не позволит. Ты меня извини, Роман, но я бы на твоем месте вообще бы при нем об этом даже не заикался.

Салтыков вскинул светлые брови, вздохнул, развел руками:

— Да, ты, наверное, прав. Я не подумал. Но поверь, я от чистого сердца, из самых лучших побуждений. У меня есть деньги, и я хотел… Я очень хотел помочь близким мне людям, родственникам, друзьям.

Послышался какой-то шум — рабочие столпились у ревущего насоса, громко, возбужденно переговаривались, тыча руками куда-то вниз, себе под ноги.

— Роман Валерьянович! Идите сюда скорее! Вроде бы есть что-то. На кирпичную кладку смахивает, — крикнул во всю мочь своих прокуренных легких бригадир.

Салтыков быстро направился к ним, Мещерский подошел тоже. Насос теперь работал в траншее, вырытой, по словам бригадира, для того, чтобы тоже отвести лишнюю воду. И вот на дне этой траншеи или ямы среди вязкой коричневой грязи действительно что-то виднелось.

Работяги подтянули шланг, струей чистой воды из пруда смыли слой глины, и в открывшейся промоине Мещерский ясно разглядел выщербленные кирпичи. Мгновение — и жидкая грязь снова затянула кладку.

— Черт! — Салтыков спрыгнул в траншею — его ноги в ботинках тонкой кожи сразу же утонули по щиколотку, но он и внимания на это не обратил. За ним спрыгнули бригадир и двое рабочих. Один опустился на колени, руками ощупал через грязь кирпичи, попросил у товарищей лом и начал осторожно простукивать по ним. Звук был гулкий, полый.

— Ну? Что? — нетерпеливо спросил Салтыков. — Пустота? Там пустота, да?

— Да вроде, не пойму. Вроде звук на пустоты указывает. Кладка купольная, вроде это свод потолочный. Но не разобрать так. Грязь душит, — сказал бригадир, сам вооружаясь молотком и простукивая грунт у себя под ногами. — Роман Валерьяныч, откачать бы еще надо!

— Давайте, давайте, ребята, — Салтыков выбрался из ямы, вытер руки. — Только очень осторожно. Я вам уже говорил — под этим фундаментом, возможно, располагается подземный погреб, а может быть, это и остатки старого подземного хода. Включайте насос!

Насос взревел, как раненый слон. Мещерский на секунду совершенно оглох. Но задавать дилетантские вопросы насчет того, почему Салтыков стремится вести раскопки именно здесь, а не где-то еще, после таких объяснений посчитал делом лишним. Он смотрел, как жидкая грязь, смахивающая на густой шоколад, засасывалась внутрь трубы и по трубе же сплавлялась в овраг — в отвал. Труба была похожа на гигантского земляного червя.

— Сейчас очистим все здесь, насколько это возможно, и проверим как следует, — прокричал Салтыков ему в самое ухо. Мещерский едва не спросил: «Металлоискате-лем?», но вовремя сдержатся.

— Чегой-то они там, Роман Валерьяныч? — крикнул вдруг бригадир, стоявший по другую сторону насоса. Он указал в сторону оврага. Двое рабочих, бывших там «на отвале», карабкались по склону вверх, махали руками и кричали, но в грохоте ничего нельзя было понять.

— Подождите. Наверное, там у них что-то засорилось, -Салтыков тоже махнул рукой. — Выключите насос!

От мгновенно воцарившейся над прудом тишины впечатление было странное, если не сказать зловещее — словно кто-то где-то разом повернул ручку и вырубил звук. Совсем. Даже вороны на старых парковых липах не каркали. Мещерского поразили испуганные лица рабочих, их судорожные встревоженные жесты:

— Сюда! Скорее!

— Что там еще случилось? — Салтыков, недовольно морщась и явно досадуя на непредвиденную задержку, быстро зашагав ям навстречу. — Ну, что еще за переполох такой?

— Скоба слетела, трубу в сторону повело, вбок, a тут такой напор. Меня с ног сбило, Петровича вон окатило с ног до головы всего… А меня сбило, упал я, — надрывался один из работяг. — Начал подниматься, руками-то под собой пощупал, а подо мной что-то… Братва!

— Я ничего не понимаю. Вы успокойтесь, пожалуйста, любезный.

— Гляньте, гляньте сами, что там, внизу. Милиции надо вызывать. Ментов!

Эта фраза ударила Мещерского как током. Он вслед за Салтыковым подбежал к краю оврага: неглубокая промоина, заполненная мусором и гнилой листвой. Тут же внушительные кучи отвальной глины.

— Боже… боже мой, — Салтыков резким жестом схватился за горло, попятился.

Из отвальной кучи — Мещерский увидел это собственными глазами — торчали женские ноги в измазанных коричневой глиной полусапожках на высокой тонкой шпильке.

Когда приехала милиция, всем в приказном порядке велели оставаться в доме и не выходить, как говорится, до особых распоряжений. Салтыков, ни на кого не глядя, прошел в кабинет-офис и заперся там. Долорес Дмитриевна уединилась в своей комнате — сидела в кресле у окна, тщетно пытаясь быть в курсе событий.

Валя Журавлев тоже сидел у окна — в холле на широком низком подоконнике, прислоняясь к холодному, усеянному каплями влаги стеклу.

— Что, Валентин, плохи дела? — спросил его Мещерский машинально.

— Вы не знаете — надолго это все там? — тихо откликнулся Журавлев. — Мне сегодня после обеда в Москву, в институт надо съездить, расписание узнать.

— Вряд ли это у тебя сегодня получится, — Мещерский не отрывал взгляд от окна: за деревьями были видны милицейские машины. Много машин.

Никиту Колосова он не видел, но знал: он там. И не ошибся. Через два с половиной часа томительных ожиданий пришел патрульный милиционер и вызвал Мещерского — якобы как первого очевидца на допрос.

Мещерский шел по аллее. Мокрая листва пружинила под ногами как ковер. А в сердце покалывало