На учиненный им шум прибежали Ремон и еще несколько человек, а так как Лорета не подавала голоса, то они принялись его уговаривать, что ее вовсе нет в замке и что ему просто померещилось. После этого они всячески постарались увести его в глубь сада, где заставили сначала сыграть маленькую партию в кегли, а затем пополдничать в беседке, увитой виноградом, и запить досаду несколькими стаканами вина. Заметьте, что как за игрой, так и за полдником Валентин не снял ни плаща, ни тесака, почитая нужным держать себя с важностью перед этой знатью. Он представлял во всех этих атрибутах весьма забавное зрелище, ибо повесил перевязь на шею наподобие орденской ленты и не продел левой руки, так что шпага все время болталась у него спереди и сильно ему мешала. Он не переставал отпихивать ее назад и откидывать плащ, который причинял ему не меньшее неудобство. После полдника он то и дело засекал на ходу шпору о шпору и только по чистой случайности не падал на каждом шагу. Ремон вздумал отвести его обратно в замок; но так как Валентин слишком много выпил и был уже не в состоянии передвигаться с прежней легкостью, то, очутившись у дверей, никак не смог в них войти; шпага, висевшая у него поперек тела, задевала за обе стороны входа и преграждала ему дорогу, как рогатка. Он то отступал, то напирал изо всех сил, но толку от этого не получалось никакого, а только шпага его слегка сгибалась.
— Ой, ой! — восклицал он, — здесь какое-то наваждение: мне никак не пройти.
Дворяне, услыхав это, пришли в неописуемый восторг и не стали ему мешать; но наконец шпага повернулась вбок и позволила ему пройти. Тогда он последовал за остальными и сказал в свое извинение:
— Господа, я не большой мастер в ратном деле и, как видите, не умею носить на себе все это железо. Когда при отъезде нужно было напяливать доспехи, наша служанка взялась мне помочь: она смыслит в этом больше меня; я не привык ими пользоваться, а шпоры, которые вы на мне видите, валялись на чердаке и ржавели среди тряпья; вместо того, чтоб надеть их на каблук, я прицепил их к носку, где они гораздо уместнее, хотя меня уверяли, что это не по моде; но когда хочешь пихнуть кого-нибудь ногой, то ведь бьешь вперед. Только лошади лягают сзади; я лично не обладаю никакой силой в пятках: разве мне не было бы удобнее пришпоривать свою скотину, если б шпоры были спереди? Несмотря на эти доводы, служанка надела их мне так, как вы видите; предоставляю вам судить, насколько это хорошо; что касается шпаги, то я приладил ее, как пришлось, а также и все остальное.
По окончании сей забавной речи нашего славного галла ввели в зал, где намеревались немного задержать. Франсион же тем временем, распрощавшись со своей возлюбленной, приказал заложить карету шестеркой лошадей и отвезти эту даму поспешно домой вместе с Агатой, дабы муж застал ее там по своем возвращении. Валентин, откланявшись, также отправился восвояси, но не повстречал по дороге кареты, так как возвращался другим путем. Красавица же легла в постель и притворилась больной. Как только он сказал, что уехал из дому трое суток тому назад, чтоб ее разыскивать, то она заявила ему, что уже -два дня, как вернулась; тогда он перестал сердиться и решил, что не видал ее в замке Ремона.
Тем временем Франсион помышлял о приготовлениях к отъезду и, высказав своему хозяину сожаление по поводу предстоящей им короткой разлуки, простился с ним и на другое утро пустился в путь со всей своей свитой, каковую увеличил с помощью этого доброго друга, так что состояла она из камердинера, трех лакеев и нескольких конюхов.
Останавливаясь на постоялых дворах, Франсион проводил время исключительно в созерцании портрета той, которая была причиной его путешествия. Иногда даже вынимал он его из кармашка в открытом поле и любовался им, пока карета продвигалась вперед. Он поклонялся ему во все часы и приносил в жертву бесчисленное множество вздохов и слез.
В первый день с ним не произошло ничего особливого, но зато во второй случилось происшествие, которое заслуживает быть рассказанным.
Около полудня довелось ему остановиться на отдых в какой-то деревне. Он заходит в лучшую харчевню и, пока ставят его лошадей на конюшню, отправляется в кухню посмотреть, не найдется ли там чего-либо вкусного на обед; он обнаруживает там достаточно запасов для утоления своего голода, но ни одного человека, с кем бы можно было поговорить, а только слышит какой-то шум в верхней горнице и, дабы узнать о его причине, тотчас же поднимается по лестнице. Дверь оказалась отворенной настежь, и он увидал на постели человека, прикрытого одним только саваном и осыпавшего бранью женщину, которая сидела несколько поодаль на сундуке. Ярость его была так велика, что он тут же поднялся голый, как был, для того чтоб избить женщину палкой, оказавшейся подле него. Франсион, не зная даже справедлива ли причина его гнева, удержал его и принудил снова лечь в постель.
— Ах, государь мой, — отнесся к нему этот человек, — помогите мне справиться с врагами: моя жена хуже змеи и такая дрянь, что осмеливается творить свои мерзости прямо у меня на глазах.
— Умоляю вас, сударь, уйдемте отсюда поскорее, — сказала женщина, повернувшись к Франсиону. — Я в таком страхе, что не могу долее здесь оставаться: это говорит вовсе не мой муж, а лукавый бес, вошедший в его тело на место души, которая вышла из него уже более шести часов тому назад.
— Ах ты господи! — воскликнул муж, — видал ли кто подобное коварство? Она хочет уверить вас, будто я умер, дабы завладеть моими пожитками и благоденствовать со своим потаскуном.
Тут из соседней светелки вышел молодой человек довольно приятной наружности и с ним женщина, уже убеленная сединами, которые решительно заявили, что гостиник помер и что его надо похоронить.
— Как, распутник? — набросился тот на юношу. — Ты еще осмеливаешься показываться мне на глаза? Не беспокойся, я еще доживу до того, чтоб посмотреть, как тебя будут вешать; клянусь всеми святыми, что тебе не избежать наказания: ты совершил худшее преступление, чем если б собирался всадить мне нож в тело, ибо ты хотел похоронить меня живьем; а кроме того, ты прелюбодей, который осквернил мое ложе с этой шкурой.
Ссора показалась Франсиону весьма серьезной, а потому он пожелал узнать ее причину и, заставив умолкнуть крикунов, попросил гостиника изложить ему свое дело, а тот рассказал следующее:
— Государь мой, вот уже около трех лет, как я женился на этой чертовке, которую вы видите перед собой; лучше бы мне просто броситься в реку, ибо с тех пор, как я живу с ней, у меня не было ни минуты покоя: она не перестает затевать со мной ссоры по самым пустым поводам и кричит так громко, что однажды, не будучи в состоянии убежать на улицу из-за проливного дождя, я был вынужден заткнуть уши тряпками и обернуть голову, не знаю уж чем, дабы по крайней мере ее не слушать, коль скоро приходилось мне там оставаться. Тотчас же заметив эту уловку и желая, чтоб я слышал брань, сыпавшуюся на меня, она набросилась на мои повязки и не угомонилась до тех пор, пока их не размотала; затем, приблизив свой рот к моим ушам, она принялась так громко орать, что я оглох на целую неделю. Но все это еще цветочки: послушайте, до чего дошла ее наглость. Как-то раз жена увидала, что я беседую с одной деревенской молодкой; тотчас же она замышляет
пакость и, захватив вечером нож в постель, говорит мне, что с соизволения господня хочет меня охолостить, дабы я не плодил детей на стороне. В этот час я был настроен кротко и терпеливо, а потому сказал ей с улыбкой: «Не делайте ничего сгоряча, милочка, а то впоследствии раскаетесь». — «Не беспокойся об этом, мерзавец, — отвечала она, — очень ты мне нужен, я не останусь без мужчин и найду их сколько угодно, да еще гораздо посильнее». Скажите, сударь, видали ль вы когда-нибудь подобное бесстыдство? Между тем я стерпел это, не избив ее, и полагаю, что если б ее гнев не утих, то быть бы мне теперь евнухом. Много раз грозилась она завести себе дружка и наконец исполнила свою угрозу: приспособила вот этого шематона для тайных услуг. Но слыхал ли кто о такой напасти? Мне же еще приходится платить за разбитую посуду! В то время как любовники обычно одаривают своих дам, этот голодранец требует от моей жены всяких гостинцев в уплату за те удовольствия, которые она от него получает. Она дает ему и на харчи и на одежду; я даже видел на нем несколько раз свои обноски. Чуть только в моей кухне заведется вкусный кусочек, который я берегу для гостей, как ее полюбовник закладывает его целиком за щеку, словно я обязан выдавать ему жалованье за то, что он наяривает эту паскуду, и платить, как батраку, сдельно или поденно за необходимую по дому работу. Когда закралось у меня подозрение, что он навещает ее неспроста, то захотел я в этом убедиться и, притворившись, будто уезжаю в поле, тайно вернулся через черный ход; услыхав, что они в этой горнице, я спрятался тут же.рядом в отхожем месте и слышал большую часть их болтовни, которая становилась все страстнее и начинала мне сильно не нравиться. Я послушал бы и дальше, для того чтоб окончательно удостовериться,
