дворе и которой обязан я своим счастьем; а заключалась она в том, что моя лошадь, перескакивая через ров, сломала себе ногу; но и за пятьдесят таких скакунов я не согласился бы упустить знакомство с вами.

В ответ на столь отменные учтивости Франсион рассыпался в комплиментах, какие счел уместными, и под конец выразил желание пожертвовать ради бургундского дворянина жизнью, кровью и всем, чем угодно; но тот заявил, что ничего такого ему в данное время не нужно, а только просит он рассказать сновидение, явившееся его спутнику в прошлую ночь. И вот, пока карета катила среди полей, Франсион так начал свое повествование:

— Государь мой, раз вам угодно поразвлечь свою прекрасную душу сновидениями, то я поведаю вам одно из самых сногсшибательных, какое кто-либо когда-либо слышал, и если окажется там какой-нибудь вздор, нагоняющий на вас скуку, то по собственному почину беру на себя обязательство прекратить свое повествование, как только вы мне о том объявите.

— Едва ли вы когда-либо кончите рассказывать, — ‹ отвечал бургундский дворянин, — если станете дожидаться, пока я попрошу вас замолчать, ибо вы попадаете всегда в точку, и вас слушаешь с особенным упоением. Пусть даже в том, что вам приснилось, не было ни смысла, ни порядка, я все же буду внимать вам с величайшим тщанием, дабы, разобравшись впоследствии, найти всему должное объяснение.

— В таком случае я начинаю, — сказал Франсион, — хотя уверен, что даже сам Артемидор [23] стал бы в тупик перед всей этой путаницей.

Когда я по окончании своего рассказа пожелал вам спокойной ночи, меня обуяло множество разнообразнейших мыслей. Я строил бесподобные планы касательно своей любви и фортуны, этих двух тиранов, преследующих меня в жизни. Во время сего занятия сон незаметно подкрался ко мне, и сперва очутился я в совершенно пустынном поле, где увидал старца с огромными ушами и ртом, запертым на замок, каковой нельзя было отомкнуть иначе, как сочетав начертанные на нем буквы так, чтобы из них составилась фраза «время настало». Видимо, ему было запрещено пользоваться даром речи, а потому спросил я его о причине такого обстоятельства, надеясь, что он ответит мне знаками. Но старец, всунув в уши какие-то рожки, дабы лучше меня слышать, указал рукой на рощицу, как бы желая сказать, что там я найду объяснение тому, чем интересовался. Приблизившись к ней, услыхал я беспрерывную болтовню, сторицей искупившую молчание старца. Стояло там посреди прочих шесть деревьев, на коих вместо листьев висели маленькие язычки, прикрепленные нитками так свободно, что дувший в ту сторону свирепый ветер заставлял их непрестанно тараторить. Иногда мне удавалось расслышать слова, выражавшие осуждение или брань. Огромный великан, прилегший в тени деревьев, убоялся, как бы язычки не выболтали мне сокровеннейших тайн, а потому выхватил большущую кривую саблю и, не жалея рук, срубил их и искромсал в куски; но были они такие шустрые, что продолжали двигаться по, земле и стрекотать по-прежнему. Ярость великана возросла еще с большим основанием, когда, пройдя несколько дальше, он увидал меня у скалы, где я читал начертанный там обстоятельный рассказ о всех дурных поступках, совершенных им в жизни. Он приблизился, чтоб изрубить и эту свидетельницу своих злодеяний, но, к великому его прискорбию, клинок отскакивал, даже не оцарапав камня. Тогда он пришел в такое неистовство, что убил себя собственными своими руками, причем тело его испускало отчаянный смрад, заставивший меня поспешно удалиться оттуда.

Не знаю уж, как это произошло, но вслед за тем очутился я на небе, ибо, как вам ведомо, сны обычно возникают без всякого толка. И тут пошли такие фантастические штуки, какие еще никому в голову не приходили; но, пожалуйста, не смейтесь, потому что, глядя на вас, и я, не ровен час, расхохочусь, а голова моя еще не окрепла, и смех может ей повредить.

— Ах ты, господи, вы уморите меня своей канителью: я жду не дождусь узнать ваши воображаемые похождения, — промолвил дворянин. — Продолжайте; я скорее искусаю себе все губы, нежели скажу что- нибудь смешное. Итак, вы оказались на небе: красиво там? — Вот так вопрос, — отвечал Франсион, — а разве на небе может быть безобразно? Ведь там же находится трон света и средоточие ярчайших красок.

О том, что это — небо, я догадался по звездам, каковые горели там и вверху и внизу, дабы освещать своды. Все они держатся на золотых кольцах, и я видел прекрасных дам, показавшихся мне богинями, которые снимали по нескольку штук и привязывали к концу серебряного жезла, дабы, отправляясь в царство луны, освещать себе ими путь, погруженный о ту пору в темноту за отсутствием солнца, каковое находилось в другом углу. Вероятно, от этого обычая перемещать звезды и происходит то, что люди иной раз наблюдают, как те передвигаются с места на место.

Я последовал за этими добрыми богинями, своими водительницами, как вдруг одна из них, обернувшись, заметила меня и показала подругам, которые обошлись со мной так приветливо и ласково, что я сконфузился. Но, ах, недолго ублажали меня эти негодницы! Пока они раздумывали, какую пытку поужаснее надо мной учинить, самая меньшая из этого содружества вдруг стала расти всем телом и коснулась головой одного из небесных сводов, находившегося над нами, а затем дала мне такой пинок ногой, что я шесть раз прокатился вокруг вселенной безо всякой остановки, ибо пол там круглый, гладкий, и все время скользишь и скользишь; к тому же, как вы, вероятно, знаете, не существует там ни верха, ни низа, и, находясь у наших антиподов, стоишь на своих ногах не хуже, чем здесь. Наконец остановила меня колея, накатанная колесницей солнца, и тот, кто чистил ее лошадей, находясь поблизости, помог мне подняться и предъявил доказательства того, что он при жизни был королевским конюхом, из чего я заключил, что после смерти всякий исправляет ту же должность, какую занимал на земле. Разговорившись с ним по-приятельски, попросил я его показать мне какие-нибудь достопримечательности тамошних мест. Он повел меня к хрустальному водоему, в коем узрел я некую жидкость, белую, как мыльная пена. На мой вопрос, что это такое, он отвечал:

— Это — вещество человеческих душ, из коего состоит и ваша душа.

Множество крохотных крылатых мальчиков, величиной с палец, порхало над водоемом и, обмакнув в нем соломинку, улетало, не знаю куда. Мой проводник, оказавшийся ученее, нежели я предполагал, сообщил мне, что то были духи, которые направлялись к спящим женщинам и через свои соломинки вдували им души в матку на восемнадцатый день после восприятия семени, и что чем больше набирали они оного вещества, тем умнее и благороднее оказывался ребенок, о рождении коего они пеклись. Тут я осведомился у него, почему чувства людей столь различны, когда все души сделаны из того же материала.

— Знайте, — ответствовал он, — что это вещество состоит из экскрементов богов, а боги не ладят между собой, и то, что исходит из их тел, сохраняет склонность к вечной войне; вот почему жидкость в этом водоеме находится в непрестанном волнении, пенится и вздымается пузырями, словно кто-то дует изнутри. Души, разлитые по человеческим телам, находятся еще в большем разногласии, ибо органы у людей не одинаковы: у одного много слизи, у другого излишек желчи, или имеются другие причины для несходства характеров.

— Вот как! — вскричал я. — Но отчего же люди-то сделаны так, что не могут жить в мире? Кстати, вы, кажется, сказали, что даже боги не уживаются друг с другом? Это — чистейшая ложь, — добавил я, закатывая ему оплеуху, — вы богохульник!

Но тут этот мужлан схватил меня в охапку и швырнул на дно бассейна, где, думается мне, я проглотил свыше пятидесяти тысяч душ, так что должен обладать теперь немалым умом и твердостью духа. Сей напиток своею сладостью более всего походит на молоко ослицы; однако же это не настоящая жидкость, а скорее некий плотный пар, ибо, выбравшись оттуда с большим трудом, я заметил, что моя одежда была совершенно суха.

Но это еще не насытило моего любопытства, и я отправился дальше, дабы увидать что-нибудь новенькое.

Мне попалось несколько человек, тянувших с передышкой толстый канат и обливавшихся потом от этой тяжелой работы.

— Кто эти люди? Что они делают? — спросил я у человека, одетого отшельником и наблюдавшего за ними.

— Это — боги, — отвечал он довольно учтиво, — они поддерживают обычное движение небесной сферы. Вы вскоре увидите других, которые сейчас отдыхают и придут их сменить.

— Но каким же образом они вращают сферу? — удивился я.