расточительность, продажность, пренебрежение к законам, рождают дух бесчинства, наглости, мятежа, который держит государство в непрерывном брожении и с течением времени уничтожает всякое различие между сословиями в обществе. А последствия сего — всеобщее безначалие и бунт! Кто из благоразумных людей станет утверждать, что при таких условиях национальное богатство есть благо? Разумеется, никто! Но я — один из тех, кто полагает, что торговля, при надлежащем ее благоустройстве, может принести государству пользу, и сие не будет сопряжено с бедствиями.
Но пора кончать с поучениями друга моего Лисмахаго, которого я описываю столь подробно в рассуждении того, что он, наверно, поселится в Монтмаутшире.
Вчера, когда я остался с ним наедине, он спросил в некотором смущении, не буду ли я ставить препоны успехам джентльмена и солдата, ежели ему выпадет на долю счастье завоевать расположение моей сестрицы. Не колеблясь, я отвечал, что моя сестрица в таких летах, что сама может решать за себя, и что я не помышляю сопротивляться любому ее решению, которое она соблаговолит принять в его пользу. В ответ на эти слова глаза его заблистали. Он заявил, что сочтет себя счастливейшим из смертных, если будет принят в наше семейство, и что никогда не устанет предъявлять мне доказательства своей преданности и благодарности.
Мне кажется, они с Табби уже договорились, а значит, мы сыграем свадьбу в Брамблтон-Холле и вы будете посаженым отцом невесты. Сей труд — самое легкое, что вам придется сделать, чтобы загладить прежнюю вашу жестокость к уязвленной любовью девственнице, которая так долго торчала, словно шип, в боку вашего М. Брамбла, 20 сентября
Были мы в Бакстоне, но мне не понравились ни квартира, ни общество, а так как я не нуждался в тамошних водах, то провели мы в сем городе только две ночи.
Сэру Уоткину Филипсу, баронету, Оксфорд, колледж Иисуса
Дорогой Уот!
Приключения наши все умножаются, чем далее подвигаемся мы к югу. Лисмахаго явно признал себя поклонником нашей тетушки и теперь ухаживает за нею с соизволения ее брата, так что к святкам, конечно, будем мы справлять свадьбу. Я был бы рад, если бы вы присутствовали при бракосочетании, помогли мне бросить чулок и исполнить другие обряды сей церемонии. Без сомнения, она доставит немало развлечений, и, право же, вам стоило бы проехаться по стране, чтобы посмотреть на этих двух чудаков, возлежащих на брачном ложе в кружевных ночных чепцах: он — сама радость, а она — само добродушие.
Но это приятное будущее на днях заволокло тучами, и дело едва не расстроилось из-за размолвки между будущим зятем и шурином; однако же теперь все уладилось.
Несколько дней назад мы с дядюшкой, поехав навестить одного родственника, встретились у него в доме с лордом Оксмингтоном, который пригласил нас отобедать с ним на следующий день, а мы предложение это приняли. Итак, оставив женщин наших на попечение Лисмахаго на постоялом дворе, где провели прошлую ночь, в маленьком городке, находящемся на расстоянии мили от дома его лордства, прибыли мы туда в назначенный час к изысканному обеду; стол был накрыт с нарочитой пышностью человек на двенадцать, из коих мы никого прежде не видели.
Его лордство гораздо более примечателен своей гордыней и причудами, чем умом и радушием; и в самом деле, он, кажется, считал своих гостей неодушевленными предметами, чтобы сам он мог сиять среди них, а они — отражать блеск его великолепия. Много было величия, но никакой учтивости; великое множество было хвалебных речей, но беседы не завязывалось.
Прежде чем убрали десерт, наш вельможный хозяин провозгласил три тоста за здоровье всех нас, потом, потребовав бокал вина и поклонившись всем гостям, пожелал нам доброго вечера. Этим он дал знак собравшимся встать из-за стола, и они тотчас повиновались все, исключая нашего сквайра, который был глубоко возмущен такой манерой прощаться с гостями. Он то бледнел, то краснел, молча кусал губы, но не вставал со стула, так что его лордство принужден был намекнуть нам о том еще раз и сказать, что рад будет видеть нас в другое время.
— Но самое удобное время — сейчас! — воскликнул мистер Брамбл. — Ваше лордство еще не осушили бокала за самое лучшее в христианском мире!
— Сегодня я не осушу больше ни одного бокала, — заявил наш хозяин. — Жаль, что вы выпили слишком много. Подать к воротам карету сего джентльмена!
С этими словами он встал и быстро удалился; наш сквайр также вскочил и, схватившись за шпагу, проводил его грозным взглядом. Когда хозяин скрылся из виду, дядюшка приказал одному из слуг узнать, сколько нужно платать, а тот ответил:
— Здесь не постоялый двор.
— Прошу прощенья! — сказал дядюшка. — Я и сам вижу, что это не постоялый двор, иначе хозяин был бы более вежлив. Однако же вот гинея; возьмите ее и скажите вашему господину, что я не уеду из этих краев, покуда не найду случая отблагодарить его лично за учтивость и гостеприимство.
Потом мы сошли вниз между двумя рядами лакеев и, сев в карету, поехали восвояси. Видя крайнее раздражение сквайра, попробовал я утишить его гнев и заметил, что лорд Оксмингтон хорошо известен своею глупостью, а потому разумному человеку следует не сердиться, а смеяться над дурацкой его грубостью. Мистер Брамбл обиделся на то, что я дерзаю почитать себя более благоразумным, чем он, и сказал мне, что всегда во всех случаях жизни он думал сам за себя и, с моего разрешения, хочет сохранить за собой это право.
По возвращении на постоялый двор он заперся с Лисмахаго и выразил желание, чтобы сей джентльмен поехал к лорду Оксмингтону и от его имени потребовал удовлетворения. Лейтенант согласился исполнить поручение и тотчас же поскакал верхом к дому его лордства, попросив себе в провожатые слугу моего Арчи М'Алпина, привычного к военной службе; по правде сказать, если бы М'Алпин ехал на осле, то эту пару можно было бы принять за рыцаря Ламанчского и его оруженосца Санчо Пансу.
Прошло некоторое время, покуда добился Лисмахаго личной аудиенции, и тогда он по всем правилам вызвал его лордство от имени мистера Брамбла на поединок и предложил назначить время и место. Лорд Оксмингтон был столь потрясен сей неожиданностью, что сначала не мог дать никакого членораздельного ответа и в явном смятении стоял и таращил глаза на лейтенанта. Наконец он изо всех сил стал звонить в колокольчик и закричал:
— Что?! Какой-то человек вызывает на поединок пэра Англии! Привилегии! Привилегии!.. А этот молодец привез мне вызов от валлийца, обедавшего за моим столом. Нахал! Вино мое еще не перебродило в его голове.
В доме поднялась суматоха. М'Алпин, как добрый солдат, отступил с обеими лошадьми, но лейтенанта внезапно окружили и обезоружили лакеи, возглавляемые камердинером-французом; шпагу его окунули в стульчак, а его самого — в пруд, куда гоняют на водопой лошадей.
В жалком виде вернулся он на постоялый двор, едва не рехнувшись после этого поручения. Столь велико было его негодование, что гнев свой он обратил не на того, на кого надлежало. Он вздумал ссориться с мистером Брамблом; сказал, что обесчещен по вине дядюшки, и от него потребовал удовлетворения. Мистер Брамбл ощетинился и потребовал, в свою очередь, чтобы лейтенант объяснил свои претензии.
— Либо заставьте лорда Оксмингтона принять мой вызов, либо деритесь со мной сами! — крикнул лейтенант.
— Последнее легче исполнить! — вскочив, ответил сквайр. — Если угодно вам прогуляться, то я сию же минуту готов вас сопровождать.
Тут им помешала мисс Табби, которая подслушала все. Она ворвалась в комнату и, бросившись в великом страхе между ними, воскликнула, обращаясь к лейтенанту;
— Так вот каково ваше расположение ко мне, если вы посягаете на жизнь моего брата?
Лисмахаго, который, казалось, остыл в такой же мере, в какой разгорячился дядюшка, стал уверять ее, что питает глубокое уважение к мистеру Брамблу, но еще больше уважает честь свою, коей было нанесено оскорбление; если же это пятно он смоет, то больше не будет у него никакой причины оставаться недовольным. Сквайр заявил, что почитал бы своим долгом отомстить за честь лейтенанта, но ежели тот теперь сам взялся за сие дело, то пускай и улаживает его.
