Слова эти столь его смутили, что некоторое время он не находил ответа, и наконец сказал, что ему весьма прискорбно, если его предложение противно ее намерениям.
— Я хотел только изложить план тихой и мирной жизни по нашим средствам, которые следует считать умеренными.
— Сэр, вам лучше знать о делах ваших, — сказала она. — Мое приданое не больше двадцати тысяч фунтов; пуст это крохи, но и с этими крохами я могла бы найти такого межа, который не пожалел бы денег, чтобы я жила в Лондоне.
— О господи! — воскликнул бедняга Байнард в сильном возбуждении. — Не считайте меня скрягой, любовь моя! Я только говорил о своих намерениях… Я не помышлял требовать…
— Ну что ж, сэр! — перебила она. — Ваше право — приказывать, а мой долг
— повиноваться.
Тут она залилась слезами и удалилась в свою комнату, куда тотчас же пришла ее тетка. Он старался было ободриться и показать твердость духа, но природная его мягкость, бывшая главным пороком его натуры, помешала ему. Тетку он нашел в слезах, а с племянницей случился припадок, который длился часов восемь, и когда, наконец, сей припадок прекратился, она стала невнятно бормотать что-то о «смерти» и о «дорогом супруге», а тот все это время сидел подле нее и в полном отчаянии лобызал ей руки, раскаиваясь в нанесенной обиде.
С той поры он остерегался даже упоминать о деревне, и они все глубже и глубже погружались в пучину мотовства, ведя, как говорится, «модную жизнь» в столице.
К концу июля месяца миссис Байнард порешила, однако, представить доказательства супружеского послушания и изъявила желание побывать в его поместье, — вернее, потому, что к тому времени все общество разъехалось из Лондона. Ее супруг охотно отказался бы от этого путешествия, ибо оно не входило в его экономические планы; но она настояла на своем, утверждая, что ей не терпится принести жертву его вкусам и пристрастьям, и в конце концов они отправились в деревню с такой свитой, что подивилась вся округа.
Конец лета прошел в приеме и в посещении соседей, и тем временем открылось, что у сэра Джона Чикуэлла прислуги больше на одного дворецкого и одного лакея, чем у мистера Байнарда. Об этом оповестила за столом тетка миссис Байнард; супруг признал это, но присовокупил, что сэр Джон Чикуэлл без труда может держать больше прислуги, нежели тот, кто не имеет и половины его доходов.
В тот вечер миссис Байнард не изволила ужинать, и с ней приключился сильнейший припадок, каковой завершил ее победу над стойкостью супруга. Оба слуги, которых не хватало, были наняты. Старинное серебро, как вышедшее из моды, было продано и куплено новое. Заново убраны были по- модному покои, и всю усадьбу перевернули вверх дном.
В начале зимы воротились они в Лондон, и Байнард рассказал мне все это доверительно с великой горестью. Еще до свадьбы познакомил он меня, как близкого своего друга, со своей невестой, и поэтому предложил я ему теперь, как истинный его друг, поговорить с ней о том, что ей надлежит вести дом совсем по-иному, ежели она радеет о пользе своего семейства и имеет желание угождать склонностям мужа. Но Байнард отклонил это предложение под предлогом, будто нервы его супруги слишком деликатны, чтобы выносить упреки, и что от моей беседы она только впадет в отчаяние, вследствие чего и он станет несчастным.
Байнард не лишен мужества, и ежели бы его супруга была буйного нрава, он знал бы, как ему поступить; но, — то ли по случайности, то ли по естественному побуждению, — она нашла в его душе слабое местечко и пользовалась сим столь умело, что держала супруга в полном подчинении. Немного погодя я посоветовал ему повезти ее во Францию и Италию, где он сможет тешить ее тщеславие, издерживая вдвое меньше денег, чем в Англии.
Мой совет он принял. Ей весьма улыбалась мысль повидать чужеземные страны и заморские моды, представляться ко двору монархов и запанибрата обходиться с принцами. Поэтому она ухватилась за предложение, сделанное мною как бы вскользь, и стала даже торопить мужа с отъездом. Не прошло и нескольких недель, как они тронулись в путь с немногочисленной свитой, среди которой находилась и ее тетка, закадычный ее друг и советчик, всегдашняя подстрекательница во всех ее несогласиях с мужем.
С той поры я почти не имел возможности поддерживать наше знакомство. Знал я о них только то, что после двухлетнего отсутствия они воротились, нимало не научившись бережливости, и снова погрузились в пучину расточительности, каковая в конце концов заставила его заложить имение. За это время жена родила ему троих детей, из коих только последний остался в живых, дрянной мальчишка лет двенадцати, которого погубит мать, его избаловавшая.
Что до Байнарда, то ни здравый его смысл, ни страх перед нищетой, ни забота о детях не заставили его решительно стряхнуть с себя позорные чары, которые словно околдовали его. Наделенный способностью к самым тонким наслаждениям, одаренный сердцем, согретым человеколюбием и дружелюбием, и склонностью к самым благоразумным удовольствиям мирной сельской жизни, Байнард вечно крутится среди тварей, увеселяющих себя трещотками и побрякушками, столь лишенных ума и столь бесстыдных, что даже самый проницательный философ не сумеет доказать, ради каких премудрых целей провидение произвело их на свет. Дружбу нельзя сыскать, и удовольствиями, по коим он вздыхает, нельзя наслаждаться, ежели обрек себя вертеться всю жизнь в водовороте неразумия. Уже давно отринул он от себя мысль поправить свое состояние бережливостью и присмотром за сельским хозяйством, в котором находил прежде одно удовольствие; а что до семейного счастья, то не осталось у него и искры надежды, которая могла бы тешить его воображение. Распростившись со всеми своими чаяниями, он предался тоске и печали, и огорчения столь повредили здоровью его, что теперь ему угрожает чахотка.
Итак, начертал я для вас портрет человека, которого посетил несколько дней назад.
У ворот нашли мы кучу напудренных лакеев, но учтивости от них не видали. Прождав в карете немало времени, мы, наконец, узнали, что мистер Байнард поехал со двора верхом, а его супруга изволит одеваться. Засим нас провели в гостиную, столь богато убранную, что назначена она была, должно быть, для любования, но никак не для того, чтобы здесь жить. Кресла и диваны украшены были резьбой и позолочены, крыты роскошным Дамаском, таким гладким и глянцевитым, что, верно, никто на них не сиживал. Ковра не было, но пол был навощен и натерт так, что ходить по нему мы не могли, а должны были только скользить; что касается до камина, то он слишком блестел и сверкал, чтобы его можно было осквернить каменным углем или закоптить дымом.
Не менее получаса мы приносили себя в жертву негостеприимному божеству сего «храма холодного приема», покуда не воротился мой приятель Байнард; узнав о нашем приезде, он тут же предстал перед нами такой тощий, желтый и унылый, что, повстречайся он мне в другом месте, я ни за что не узнал бы его.
Стремительно бросился он ко мне и заключил в объятия; сердце его наполнилось такой радостью, что в течение нескольких минут он не мог произнести ни слова. Затем он приветствовал остальных и, заметив, что находиться в сей гостиной нам не весьма удобно, пригласил нас в другую комнату, где в камине горел огонь, и приказал принести шоколаду. Отлучившись, он вернулся, передал от жены приветствие и представил нам своего сына Гарри, неуклюжего подслеповатого подростка, наряженного гусаром, скороспелого, грубого и дерзкого. Отец предполагал отдать его в пансион, но матушка вместе со своей теткой слышать не хотели отпускать его из дому и потому наняли ему учителем священника.
Было около полудня, в доме началась суетня и приготовления к торжественному обеду; я рассудил, что за обед мы сядем не скоро, и предложил мистеру Байнарду прогуляться, чтобы побеседовать без помех. На прогулке я выразил удивление, почему он так скоро воротился из Италии, а он ответил мне на это, что путешествие в чужие страны отнюдь не достигло цели, ради которой он покинул Англию; в Италии, правда, такая жизнь, какую он вел дома, стоила дешевле, но ему пришлось занимать там более высокое положение, чтобы не отстать от графов, маркизов и дворян, с которыми он свел знакомство. Он вынужден был нанять множество слуг, нашить немало дорогих нарядов и держать роскошный стол для знатных персон, которые, не будь. этого, не обратили бы никакого внимания на чужестранца, титула не имеющего, хотя бы он и был хорошего рода и не беден.
Помимо сего, миссис Байнард постоянно бывала окружена толпой бездельников, обходившихся недешево, называвших себя учителями итальянского языка, музыки, рисования или чичероне, да к тому же овладела ею страсть покупать картины и древности по собственному выбору, хотя она в этом ничего не
