губительна для слабых легких. Но и сие прославленное противоядие не спасает жителей Лондона от немощного желтого цвета лица, столь непохожего на румянец юношей, проживающих в сельской местности.
Спать я ложусь после полуночи, утомленный и измученный беспокойной жизнью в течение дня. Каждый час я просыпаюсь, разбуженный страшным шумом ночного дозора, выкликающего часы по всем улицам и бьющего в колотушку у каждых ворот; шайка сих дармоедов только для того и предназначена, чтобы нарушать покой жителей. В пять часов утра меня сгоняет с постели еще более устрашающий грохот деревенских телег и крик зеленщиков, продающих у меня под окнами зеленый горошек.
Ежели я вздумаю выпить воды, мне приходится пить омерзительную бурду из открытого акведука, подвергающегося опасности всяческого загрязнения, либо глотать воду из Темзы, впитавшую в себя все нечистоты Лондона и Вестминстера. Человеческие испражнения входят в их состав как наименьшее зло, а слагаются сии нечистоты из всякой дряни, ядов и минералов, употребляемых ремесленниками и мануфактурами в производстве своих изделий, равно как из гниющих остатков людей и скота, смешанных с помоями всех лачуг, портомоен и сточных канав всего города.
Таков сей приятный напиток, превозносимый лондонцами как лучшая вода на всем белом свете. Что же до хмельного питья, выдаваемого за вино, то сие есть противная, дрянная, вредная смесь из хлебного вина, сидра и тернового сока. Когда разбиралось в суде одно дело по иску к некоему возчику, расколотившему бочку с портвейном, после показаний бочарника обнаружилось, что во всей бочке, вместимостью в сотню галлонов, настоящего портвейна было не более пяти галлонов, да и то вино было подмешано виноторговцем из Опорто.
Хлеб, который я ем в Лондоне, — неудобоваримое тесто, смешанное с мелом, квасцами и костяным пеплом, в равной мере безвкусный и вредный для здоровья. Здешние простаки знают, что в нем есть подмесь, но предпочитают его хлебу из чистой муки, ибо он белее. Таким образом они приносят в жертву вкус, здоровье, жизнь нежных своих чад ради услаждения предубежденного своего взора, а мельник с пекарем вынуждены отравлять их вместе с семьями, ежели желают питаться от трудов своих. Телятина здешняя столь же негодна, ибо от повторных кровопусканий и прочих плутней измождена в такой мере, что нет в ней ни капли сока, и ежели теленка не зарезали бы, он все равно издох бы от истощения, а потому нет в телятине ни вкуса, ни питательности, ни аромата, и есть ее можно с такой же приятностью, как, скажем, фрикасе из лайковых перчаток или соломенных шляпок из Ливорно.
Так, стало быть, они лишают натурального цвета свой хлеб, мясо и домашнюю птицу в своих мясных лавках, свои котлеты, рагу, фрикасе и всяческие соусы, но вместе с тем, с риском для жизни, подделывают цвет овощей. Поверите ли — сии безумцы варят овощи вместе с медными полпенни, дабы улучшить их цвет! Это сущая правда. И, сказать по совести, в их овощах ничего хорошего нет, кроме цвета. Произрастают они на искусственной земле и пахнут навозом, на котором растут. Моя капуста, моя спаржа и цветная капуста настолько же лучше, чем овощи, продаваемые на Ковент-гарденском рынке, насколько мои бараны лучше тех, каких вывозят на Сент-Джемский рынок, не похожих ни на барана, ни на овцу, вскормленных на вонючих болотах Линкольна и Эссекса и дающих мясо сухое и жесткое. Что до свиней, то эти прожорливые, мерзкие животные питаются здесь конской падалью и пивной бардой, а домашняя птица вся с гнилым душком, ибо здесь существует мерзкий обычай зашивать домашней птице кишку, дабы она задерживала пищу и оттого в своих курятниках скорей жирела.
О рыбе я скажу только, что в нынешнюю жару ее тащат сюда посуху миль за шестьдесят — семьдесят, а то и за сотню; одного этого достаточно без пояснений, чтобы и у голландца желудок вывернуло наизнанку, даже ежели он не почует в каждом переулке приятный аромат «свежей» макрели, которой торгуют вразнос. Теперь не время для устриц; все-таки упомяну, что настоящих «кольчестерских» устриц ловят в чаны с тиной, каковые наполняются водой во время морского прилива; а зеленый цвет, который здешние лакомки ценят в устрицах столь высоко, вызван купоросной накипью, поднимающейся на поверхность гнилой, стоячей воды. Кроликов здесь выращивают и выкармливают торговцы домашней птицы в своих подвалах, где они лишены воздуха и не могут двигаться; а посему мясо их жестко и вкусом неприятно; что до дичи, то ее ни за какие деньги не сыщешь.
Должен признаться, что на Ковент-гарденском рынке можно сыскать хорошие фрукты, но покупают их немногие богачи по непомерным ценам; всем остальным покупателям достаются лишь отбросы, да и отвешивают их такими грязными руками, что я не могу смотреть без отвращения. Не дальше чем вчера я видел на улице грязную торговку, собственными своими слюнями смывавшую пыль с вишен, и, кто знает, какая-нибудь леди из Сент-Джемского прихода кладет в свой нежный ротик эти вишни, которые перебирала грязными, а быть может, и шелудивыми пальцами сент-джемская торговка. О каком-то грязном месиве, которое называется клубникой, и говорить нечего; ее перекладывают сальными руками из одной пыльной корзины в другую, а потом подают на стол с отвратительным, смешанным с мукой, молоком, которое именуется сливками.
Но и молоко само по себе заслуживает того, чтобы упомянуть о нем; сию жидкость, добытую от коров, кормленных жухлыми капустными листьями и кислым пойлом, разбавленным теплой водой с капустными червями, носят по улицам в открытых ведрах, куда попадают помои, что выплескиваются из дверей и окон, плевки и табачная жвачка пешеходов, брызги грязи из-под колес и всяческая дрянь, швыряемая негодными мальчишками ради забавы; оловянные мерки, испачканные младенцами, снова погружают в молоко, продавая его следующему покупателю, а в довершение всего в сию драгоценную мешанину падают всяческие насекомые с лохмотьев пакостной замарахи, которую величают молочницей.
Перечень лондонских лакомств я завершу пивом, лишенным и хмеля и солода, безвкусным и тошнотворным, более пригодным как рвотное средство, чем для утоления жажды и облегчения пищеварения; помяну также о чем-то сальном и прогорклом, что именуется маслом, изготовленным с примесью свечного сала и кухонного жира, а также о здешних «свежих» яйцах, которые ввозятся из Франции и Шотландии.
А ведь все сии мерзости можно было бы устранить, ежели бы хоть самую малость позаботились о полицейских правилах и градских постановлениях благоустройства, но мудрые лондонские патриоты забили себе в голову, что всяческие постановления несовместимы со свободой и что каждый может жить, как ему вздумается, без всяких принуждений. Ну что ж, раз у них не хватает разума, чтобы упомянутые мной мерзости могли их встревожить, пусть они хоть в собственных своих нечистотах валяются!
Человек обходительный, дабы наслаждаться беседой в приятном обществе, вне сомнения, станет смотреть сквозь пальцы на подобные неустройства. Один из моих приятелей, шутник, говаривал, что в приятном обществе нет плохого вина, но сие изречение надлежит воспринять cum grano sails 29. Но какое такое приятное общество есть в Лондоне, чтобы я ради него стал умерщвлять свои чувства и примирился с мерзостями, от которых с души воротит? Все, кого я здесь вижу, столь озабочены корыстными или тщеславными мыслями, что у них и времени не остается предаваться нежным чувствам или дружбе.
Даже у некоторых моих старинных знакомых сии мысли и вожделения стерли все следы прежних наших отношений. Беседу заменяют здесь только спорами враждующих партий и глупыми пререканиями, а общение между людьми — чинными визитами и игрой в карты. Если же случайно встретишься с каким- нибудь забавником, то чудачества его могут быть для тебя небезопасны. С ним обыкновенно трудно дело иметь, — Это пройдоха, доносчик или сумасшедший. Каждый, с кем толкнешься, норовит тебя обвести вокруг пальца. За тобой охотятся попрошайки, которые под видом займа просят милостыню и живут грабежом приезжих. Купцы тут лишены совести, друзья — дружелюбия, а домочадцы — верности.
Письмо мое разрослось бы до трактата, ежели бы я стал перечислять все причины недовольства моего, кои исполнили меру моего негодования на сей город, а равно и на прочие многолюдные города. Благодарение небу, меня еще не настолько втянул сей водоворот, чтобы я не мог из него вырваться без помощи философии. Из сего безумного мира плутовства, нелепиц, наглости я с сугубой охотой удалюсь в тишину уединения, к сердечным излияниям искреннего дружелюбия, под защиту гостеприимных сельских богов, короче говоря, Kucunda oblivia vitae 30, которой и сам Гораций не умел должным образом усладить себя.
Я договорился и нанял на три месяца, по гинее за день, отменную дорожную карету с четверкой лошадей и на будущей неделе намереваясь пуститься в путешествие на север, уповая увидеться с вами в
