выбежал с салфеткой под подбородком, в мыльной пене, покрывавшей лицо его до самых глаз; ринувшись к посланнику, он прямо перед его носом оскалил зубы, отчего лицо его стало страшным, и сказал:

«Да благословит бог вашу длинную бороду, дорогой Магомет! Надеюсь, что Дэй скоро наградит вас конским хвостами 25, ха-ха-ха! Минуту потерпите, и я пришлю за вами!»

С этими словами он удалился в свои покои, оставив турка в некотором смущении. После короткого молчания тот сказал толмачу несколько слов, значение которых мне очень хотелось бы узнать, ибо, произнося их, он возвел глаза к небу с выражением крайнего удивления и благочестия. Наше любопытство было удовлетворено благодаря любезному капитану С., заговорившему с драгоманом, как со старым знакомым. Оказалось, что Ибрагим, посланник, принял его светлость за шута, состоящего при министре, и, когда толмач вывел его из заблуждения, он воскликнул:

«О святой пророк! Не удивляюсь, что народ этот процветает! Ведь управляют им идиоты, которых все добрые мусульмане почитают, ибо на них снизошло вдохновение!»

Ибрагим удостоился краткой аудиенции, после которой герцог проводил его до двери, а потом воротился, чтобы наградить милостивыми улыбками толпу своих почитателей.

Мистер Бартон только-только собирался представить меня его светлости, как мне посчастливилось привлечь внимание герцога, прежде чем было названо мое имя. Герцог устремился мне навстречу и, схватив меня за руку, воскликнул:

— Дорогой сэр Фрэнсис, как это любезно! Признаться, я так вам обязан!.. Такое внимание к бедному павшему министру! Когда отплываете, ваше превосходительство? Ради бога, заботьтесь о своем здоровье и, прошу вас, непременно ешьте во время плаванья компот из чернослива! Да, да! Заботьтесь о своем драгоценном здоровье, а также о пяти племенах. О наших добрых друзьях — о пяти племенах: о козокозах, чокитавах, криках, чиках-миках и осьминогах. И пусть у них будет побольше одеял, дрянной водки и вампумов. А вам, ваше превосходительство, желаю почистить чайник, закипятить цепь, зарыть дерево и посадить топор. От души желаю! Ха-ха-ха!

Когда он с обычной своей стремительностью произнес эту тираду, мистер Бартон объяснил ему, что я отнюдь не сэр Фрэнсис, а также и не святой Франциск, а всего-навсего мистер Мелфорд, племянник мистера Брамбла, который сделал шаг вперед и отвесил поклон.

— А ведь правда, это не сэр Фрэнсис! — воскликнул сей мудрый государственный муж. — Очень рад вас видеть, мистер Мелфорд!.. Я как-то послал вам инженера укрепить ваш док… А, мистер Брамбл! Добро пожаловать, мистер Брамбл! Как вы поживаете, елейный мистер Брамбл?.. Ваш племянник — красивый молодой человек… Честное слово, очень красивый молодой человек! Его отец — мой старый друг. Как он поживает? Что с ним? Все еще не может отделаться от своего проклятого недуга?

— О нет, милорд! — ответил дядюшка. — Со всеми его недугами кончено. Он умер уже пятнадцать лет назад.

— Умер? Как? Да, да, совершенно верно… Теперь я вспоминаю. Вот, вот, он умер… А как… Молодой человек проходит по Хеверфорд Весту? Или как его… Мой дорогой мистер Милфордхевен, я сделаю все, что в моей власти… Надеюсь, я еще сохранил влияние.

Тут дядюшка сказал, что я еще несовершеннолетний и что в настоящее время мы не собираемся просить его о чем бы то ни было.

— Мы с племянником пришли сюда, — добавил дядюшка, — засвидетельствовать почтение вашей светлости, и, смею сказать, мы так же бескорыстны, как и любой из присутствующих на сей ассамблее.

— О мой дорогой мистер Брамблберри, вы оказываете мне величайшую честь! Я всегда буду очень рад видеть вас и вашего племянника, многообещающего мистера Милфордхевена… Вы можете рассчитывать на мою помощь, какова бы она ни была… Я хотел бы, чтобы у нас было побольше друзей вашего закала! Потом он обратился к капитану С.:

— Ха! Каковы новости, капитан С.? Что делается на свете, а?

— На свете все идет по-старому, милорд, — ответил капитан С. — Политики в Лондоне и Вестминстере снова начали точить языки против вашей светлости, и ваша недолговечная популярность подобна перышку — при первом дуновении людского злословия против министерства она улетучится!

— Шайка негодяев! — вскричал герцог. — Тори, якобиты, мятежники! Добрая половина их должна получить по заслугам и дрыгать ногами на Тайберне.

С этими словами он отошел и начал обход, заговаривая с каждым из присутствовавших на приеме с любезной развязностью, но, к кому бы он ни обращался, достаточно ему было открыть рот, чтобы все перепутать, забыв, кто его гость и чем он занимается. Он походил на комедианта, которого наняли изображать министра в смешном виде.

Напоследок вошел в комнату весьма благообразный человек; его светлость устремился к нему, заключил его в объятия и, воскликнув «Дорогой мой!», увел его во внутренние покои — sanctum sanctorum 26 этого политического храма.

— Это мой друг Ч. Т., — сказал капитан С., — единственный одаренный человек, чего-нибудь стоящий среди теперешних министров. Впрочем, он мог бы не иметь никакого веса, если бы правительство не считало абсолютно необходимым использовать его таланты в различных чрезвычайных обстоятельствах. Что до обычных текущих дел государства, то они идут по привычной колее благодаря клеркам различных учреждений; если бы этого не было, колеса управления остановились бы при постоянной смене министров, из коих каждый еще более невежествен, чем его предшественник. Подумайте только, какая была бы неразбериха, если бы все клерки казначейства, государственных секретарей, военного ведомства и адмиралтейства порешили покинуть свои должности в подражание прославленному инвалиду! Но возвратимся к Ч. Т. Он в самом деле знает больше, чем все министры и вся оппозиция вместе взятые, и умеет говорить, как ангел, о самых разных предметах. Если бы в его характере были твердость или постоянство, он был бы великим человеком. Впрочем, надо сознаться, ему не хватает смелости — в противном случае он никогда не позволил бы запугать себя крупному политическому задире, чей ум он справедливо презирает. Я сам видел, как он боялся сего наглого Гектора, будто ученик своего учителя, хотя сей Гектор, я сильно подозреваю в глубине души, — трус. Но, кроме этого недостатка, у Ч. Т. есть другой, который он слишком плохо скрывает. Его словам доверять нельзя, и нельзя верить его обещаниям. Однако, надо воздать ему должное, он очень любезен и даже доброжелателен, когда чего-нибудь у него добиваешься. Что же до убеждений, то об этом лучше не говорить. Одним словом, он человек с большими дарованиями и оратор весьма занимательный, и часто он блистает даже в ущерб тем министрам, приверженцем которых является. Это доказывает, что он очень неосторожен, и он сам сделал всех министров своими врагами, как бы они этого ни скрывали, и рано или поздно ему придется пожалеть, что он полагался только на самого себя. Я предупреждал его на сей предмет несколько раз, но это все равно, что проповедовать в пустыне. Его тщеславие закусывает удила, одерживая верх над благоразумием.

Я невольно подумал, что и самому капитану пошли бы на пользу такие нее советы. Его хвалебная речь, в которой он упомянул, что у Ч. Т. не было ни убеждений, ни искренности, напоминает мне некогда подслушанную мной в Спринг-гарден перепалку между двумя торговками яблоками. Одна из этих фурий, обвиненная другой в вольном поведении, подбоченилась и закричала: «Болтай, сколько тебе угодно, потаскуха! Плевать мне на твой злой язык! Ну что ж, пускай я шлюха и воровка! Что ты еще можешь сказать? Черт побери, что ты еще можешь сказать? Об этом и так все знают. А вот попробуй осмелься только сказать, что у меня нос на лбу!»

Мы не стали ждать возвращения Ч. Т., но, после того как капитан С. рассказал нам обо всех присутствующих, отправились с ним в кофейню и позавтракали чаем и булочками с маслом. Дядюшку столь позабавили анекдоты капитана, что он пригласил его к нам на обед и попотчевал превосходным палтусом, которому тот воздал должное.

Вечер того же дня я провел с несколькими друзьями в кофейне, и один из них рассказал мне немало о капитане С., а когда я передал слышанное мною дядюшке, он выразил сожаление, что завязал такое знакомство, и порешил отказаться от него без всяких церемоний.

Мы стали членами общества поощрения искусств и присутствовали на нескольких оживленных собраниях, которые проведены были с большим здравомыслием. Дядюшка питает большое пристрастие к этому учреждению, которое и в самом деле принесет немалую пользу публике, если только демократические порядки не изменятся в дурную сторону и не приведут к злоупотреблениям. Вы уже знаете об отвращении