— Что вернется. И что французская полиция… — Девушка с трудом искала нужные слова.

— Удивительно бесцеремонна, не так ли? — закончил за нее Мегрэ. — Мы уже имели случай познакомиться с месье…

Прислушиваясь к интонации Мегрэ, следя за выражением его лица, Ливенс пытался понять, о чем идет речь.

Комиссар взглянул на письма, увидел под одним из них подпись: Конрад.

Замешательство достигло предела. Фермер взял со стула шапку, но уходить не собирался.

— Он принес письма, которые ваш зять написал его дочери?

— Откуда вы знаете?

Черт возьми! В подобной ситуации, отвратительной до крайности, понять происходящее не составляло труда.

Пришел разгневанный Ливенс. Его провели в гостиную, где находились две перепуганные женщины. Ливенс начал рассказывать, бросил на стол письма.

Г-жа Попинга в ужасе закрыла лицо руками, отказываясь поверить, не в силах вымолвить ни слова.

Только Ани пыталась в споре противостоять мужчине.

В этот момент у входа постучали, все оцепенели, и Ани открыла дверь.

Восстанавливая картину, Мегрэ ошибся лишь в одном из персонажей. Г-жа Попинга, которую он представлял на кухне в состоянии крайней подавленности от услышанного и без сил, возвратилась довольно скоро и, как это бывает при наивысшем напряжении эмоций, совершенно спокойная.

Замедленным жестом она положила на стол письма, не бросила, а именно положила. Посмотрев на фермера, потом на комиссара, она хотела что-то сказать, но это ей удалось не сразу. Наконец она выдавила:

— Пора выносить приговор. Пусть кто-нибудь прочтет.

Лицо Ливенса залила краска. Истинный голландец, он не мог позволить себе броситься к письмам, которые притягивали его как магнит.

Женский почерк, голубоватая бумага. Конечно, письма Бетье.

Разница между двумя пачками бросалась в глаза. Писем Попинги, на одной страничке, в основном по пять-шесть строк, не насчитывалось и десятка.

Писем Бетье, длинных, написанных убористым почерком, было в три раза больше.

Конрад умер. Остались лишь две неравные пачки писем да куча бревен, свидетелей встреч на берегу Амстердипа.

— Успокойтесь, — попросил Мегрэ. — И неплохо бы прочитать эти письма без гнева.

В глазах фермера стояла глубокая печаль. Он уже все понял и непроизвольно шагнул к столу.

Мегрэ взял первое попавшееся под руку послание Попинги.

— Не сочтите за труд перевести, мадемуазель Ани.

Девушка, казалось, не слышала. Она смотрела на почерк, не говоря ни слова. Г-жа Попинга, степенно и с достоинством, взяла записку у нее из рук.

— Написано в училище. Число не указано. Сверху пометка: шесть часов. И текст:

Бетье, малышка!

Сегодня вечером не приходи — ждем директора на чашку чая.

До завтра. Целую.

Она взглянула на всех вызывающе спокойно, взяла другую записку и медленно прочитала:

Бетье, прелесть моя!

Прошу тебя, успокойся. Думай о будущем — жизнь такая длинная. У меня сейчас много работы: третий курс сдает экзамены. Сегодня вечером я занят.

Я тебя по-прежнему люблю, но, к сожалению, освободиться не могу. Что будем делать?

Не волнуйся. У нас все впереди.

Нежно обнимаю тебя.

Мегрэ хотел сказать, что этого достаточно, но г-жа Попинга взяла очередное послание:

— Пожалуй, это, последнее:

Бетье.

Так нельзя! Умоляю тебя, будь благоразумна. Ты прекрасно знаешь, что у меня нет денег, а чтобы найти приличное место за границей, потребуется много времени.

Будь осторожна, не волнуйся. Главное — верить!

Ничего не бойся. Если случится то, чего ты так опасаешься, я выполню свой долг.

Я нервничаю, потому что сейчас много работы, а когда я думаю о тебе, то работаю плохо. Вчера директор сделал мне выговор, и я очень расстроен.

Завтра вечером постараюсь выйти из дому — скажу, что иду в порт взглянуть на норвежское судно.

Обнимаю тебя, малышка.

Г-жа Попинга обвела всех усталым взглядом. Ее рука потянулась к другой пачке, той, которую принесла она, и фермер вздрогнул. Она взяла письмо наугад.

Дорогой Конрад, как я тебя люблю!

Есть отличная новость: по случаю моего дня рождения отец положил на мой счет в банке еще тысячу флоринов.

Этого вполне достаточно, чтобы поехать в Америку — я узнала из газеты тарифы на пароход. Мы можем отправиться в третьем классе.

Что тебя удерживает здесь? Жизнь стала просто невыносимой. Я задыхаюсь в Голландии. Мне кажется, весь Делфзейл смотрит на меня с укором.

Но несмотря ни на что, я счастлива и горда принадлежать такому человеку, как ты!

Надо обязательно уехать до каникул: отец настаивает, чтобы я отправилась на месяц в Швейцарию, а я не хочу — тогда наш грандиозный план придется отложить до зимы.

Я купила учебники английского языка и уже выучила много фраз.

Скорее! Скорее! Нас ждет прекрасная жизнь, правда?

Нельзя больше оставаться здесь… Особенно теперь! Мне кажется, г-жа Попинга стала холодна со мной. И я боюсь Корнелиуса — он бегает за мной по пятам, а я не могу его огорчить. Очень милый, хорошо воспитанный мальчик, но как он глуп!

К тому же он совсем ребенок. Не то, что ты, Конрад!

Ты видел мир, знаешь жизнь.

А ведь всего лишь год назад, когда я появилась на твоем пути, ты даже не смотрел на меня! Помнишь?

И вот теперь у меня может быть ребенок. Твой ребенок!

Во всяком случае мог бы быть…

Но почему ты так изменился? Неужели ты меня разлюбил?..

Письмо было не закончено, но голос г-жи Попинга настолько ослаб, что она замолчала. Пальцы ее перебирали пачку писем. Она что-то искала.

Потом прочитала еще одну фразу из середины письма:

Заканчиваю с мыслью, что ты больше любишь свою жену, чем меня, я ей завидую и ненавижу ее. Иначе, почему ты теперь отказываешься уехать?

Фермер не понимал слов, но слушал с таким вниманием, что можно было с уверенностью сказать: он догадывается.

Г-жа Попинга проглотила слюну, взяла последнее письмо и прочитала глухим голосом:

Я слышала разговоры, что Корнелиус больше влюблен в госпожу Попинга, чем в меня, и что они хорошо ладят друг с другом. Если бы это было правдой! Тогда мы могли бы не волноваться, и тебя не терзали бы сомнения…

Она выронила листок. Он упал на ковер к ногам Ани, которая не сводила с него глаз.

В комнате воцарилась тишина. Г-жа Попинга не плакала, но все в ней выражало страдание: и затаенная боль, и умение держать себя в руках, достигнутое ценой огромных усилий, и прекрасное чувство,