джентльменом.

Люк, через который спускали в подвал бочки с пивом, закрыли. Комиссар заплатил, посмотрел на планы.

— Значит, или вы, или вся семья.

— Я не так сказал. Послушайте…

Но комиссар был уже в дверях. Теперь, стоя спиной к профессору, он мог позволить себе расслабиться — он широко улыбался.

Выйдя на улицу, Мегрэ окунулся в солнечную ванну, приятную жару, покой. В дверях своей лавки стоял торговец скобяным товаром — невысокий еврей, продававший также корабельные снасти; он считал якоря и метил их красной краской.

Кран все еще разгружал уголь. Речники подняли паруса, но не затем, чтобы тронуться в путь, а просушить ткань. В хаосе мачт это было похоже на огромные, вяло раскачивающиеся белые и коричневые драпировки.

На корме своего судна Остинг курил трубку. Несколько «крыс» вели неторопливую беседу.

Но стоило повернуться лицом к городу, и глазам открывались жилые дома, красиво окрашенные, с чистыми стеклами, белоснежными шторами, цветами на окнах. А за окнами — непроницаемая тьма.

После разговора с Жаном Дюкло картина приобретала новый смысл. С одной стороны, порт, мужчины в деревянных башмаках, суда, паруса, запах гудрона, грязной воды. С другой — неприступные домики с полированной мебелью и мрачными гобеленами, где в течение двух недель обсуждали преподавателя мореходного училища, выпившего пару стопок лишнего.

Под одним удивительно прозрачным небом два совершенно противоположных мира!

Мегрэ представил Попингу, которого никогда не видел, даже мертвым, Попингу с его здоровым цветом лица, выдающим жадность к жизни.

Он представил себе его на границе этих двух миров, наблюдая за яхтой Остинга, за пятимачтовиком, обошедшим все порты Южной Америки, за голландским пакетботом, навстречу которому в Китае устремлялись джонки с миниатюрными, очаровательными, как безделушки на этажерке, женщинами.

Ему оставили лишь отполированную, с начищенной до блеска медью английскую лодочку на спокойных водах Амстердипа, где приходилось лавировать между бревнами, доставляемыми с севера и из экваториальных лесов.

Мегрэ показалось, что Бас смотрит на него как-то особенно, словно хочет подойти и поговорить. Затея неосуществимая: они не могли обменяться даже парой слов.

Остинг знал это и спокойно стоял, прищурив глаза от солнца, только курил чуть быстрее.

А в это же время все еще бледный Корнелиус Баренс сидел за партой училища на уроке тригонометрии или астрономии.

Комиссар уже собирался сесть на бронзовый швартовочный кнехт, когда увидел инспектора Пейпекампа, который шел к нему, протягивая руку.

— Нашли что-нибудь на судне сегодня утром?

— Пока нет. Простая формальность.

— Подозреваете Остинга?

— Но есть же фуражка!

— И сигара!

— Нет. Бас курит только бразильские, а та была манильская.

— Так что…

Пейпекамп отвел его в сторонку из-под взгляда владельца острова Воркюм.

— Бортовой компас с корабля из Гельсингфорса[16]. Спасательные круги с английского угольщика. И все остальное в том же духе.

— Кража?

— Нет, обычное явление. Когда грузовое судно приходит в порт, всегда найдется кто-нибудь — механик, третий помощник, матрос, иногда сам капитан, — готовый что-то продать. Понимаете? А компании докладывают, что буи смыла накатившая на палубу волна, что компас не работает.

И бортовые огни, и все остальное… Порой даже шлюпка.

— Таким образом, доказать ничего нельзя?

— Ничего. Еврей, лавку которого вы только что видели, этим и живет.

— Ну, а ваше расследование?

Инспектор со скучающим видом отвернулся.

— Я вам уже сказал, что Бетье Ливенс возвратилась не сразу. Она вернулась по его следам… Правильно? Так говорят по-французски?

— Да. Продолжайте.

— Возможно, она не стреляла.

— А!

Решительно, инспектор был не в своей тарелке. Ему хотелось говорить шепотом, отвести Мегрэ в пустынную часть порта и там продолжить:

— Есть куча бревен. Знаете?.. Timmerman, по-французски плотник… Да, плотник утверждает, что вечером он видел Бетье и господина Попингу… Да. Обоих.

— Устроившихся под прикрытием бревен, не так ли?

— Да, но я думаю…

— Что вы думаете?

— Что там могли быть и два других человека… Да!

Молодой человек из училища, Корнелиус Баренс. Он хотел жениться на Бетье. Фотографию девушки нашли в его рундучке.

— Неужели?

— Затем господин Ливенс, отец Бетье. Важная персона.

Разводит коров на экспорт. Отправляет их даже в Австралию. Вдовец. Других детей у него нет.

— Мог ли он убить Попингу?

Инспектор был в таком замешательстве, что Мегрэ стало его жаль. Чувствовалось, как трудно тому обвинить человека влиятельного, экспортирующего коров в Австралию.

— Если он видел, не так ли?

Мегрэ был безжалостен.

— Если он видел что?

— Около бревен. Бетье и преподавателя.

— Ну, да!

— Это совершенно конфиденциально.

— Еще бы! А Баренс?

— Вероятно, он тоже видел. Возможно, ревновал. Тем не менее в училище он был через пять-семь минут после преступления. Этого я не понимаю.

— Короче, — комиссар говорил так же серьезно, как с Жаном Дюкло, — вы подозреваете отца Бетье и ее возлюбленного Корнелиуса.

Последовало неловкое молчание.

— Далее, вы подозреваете Остинга, фуражку которого нашли в ванной.

Пейпекамп совсем упал духом.

— Затем, конечно, человека, оставившего в столовой манильскую сигару. Сколько торговцев сигарами в Делфзейле?

— Пятнадцать.

— Это не облегчает задачу. И, наконец, вы подозреваете профессора Дюкло.

— Потому что в руке он держал револьвер. Я не могу отпустить его. Вы понимаете?

— Понимаю.

Метров пятьдесят они прошли молча.

— А что думаете вы? — пролепетал наконец полицейский из Гронингена.