незаконченным журналистским образованием Ксюша никогда не найдет работу и ей надо будет либо сидеть дома — а современные женщины этого не любят, — либо начинать заново учиться чему-нибудь другому во Франции… В общем, он не был готов столкнуться лицом к лицу с проблемами семейного устройства своей жизни и жизни своей будущей жены.

Но он и вовсе не был готов столкнуться с тем, что любовь разрывала его сердце на части, а тревога за Ксюшу просто добивала его. Он смотрел на ее живое кареглазое личико, на вздернутую верхнюю губку, тонкие пальцы, роскошные душистые волосы и умирал от желания быть с ней неразлучно и невозможности устроить это прямо сейчас… Однако Ксюше он не мог всего этого высказать и только молча терзался. И ему казалось, что Ксюша, не понимая его задумчиво-растерянного молчания, и сама впала в какое-то отчуждение, ушла в себя…

Ксюша весь вечер пыталась быть непринужденной, но ей это слабо удавалось. Она улыбалась Реми, роняя какие-то слова, но мысли ее возвращались постоянно к сестре, к их недавнему разговору. Она винила себя в том, что не была внимательна к Александре раньше, что ведь давно с ней что-то странное происходит, а Ксюша, как последняя эгоистка, была всегда занята только собой, как будто у сестры, старшей и самостоятельной, не может быть бед и печалей…

Любительница хорошей литературы и почерпнутых оттуда возвышенных идей, которые до сих пор не входили в противоречие с жизнью, Ксюша осмысливала все в простых понятиях добра и зла. Жизненный опыт еще не сместил, еще не размыл, не углубил и не омрачил эти понятия. Она была убеждена, что из любой ситуации есть выход, что тому, кто в беде, надо помогать. И она была даже готова навязывать свою помощь, относя нежелание других эту помощь принимать за счет их деликатной застенчивости и боязни обременить своими проблемами…

Вот и сейчас она продумывала меры оказания помощи старшей сестре. Необходимо срочно восстановить в ее душе мир, покой и любовь к людям. Что может быть спасительней этой любви? Только она способна помочь прощать, переносить стойко удары судьбы и не чувствовать себя несчастной и обделенной жизнью.

Но для начала надо было понять, что могло с Александрой приключиться — и когда? И Ксюша копалась в памяти, пытаясь восстановить лица и разговоры, пытаясь уловить в мешанине воспоминаний того или то, что было виновником горьких перемен с сестрой.

Но не находила. Да, старшая сестра никогда не делилась с ней своими секретами. Понятное дело, ведь разница между ними была большая и Александра для Ксюши была скорее чем-то вроде третьего родителя, чем подругой-сестрой. Но одно дело, когда Ксюше было одиннадцать лет, а Саше двадцать два, — и совсем другое сейчас, когда Ксюше двадцать один и когда она уже взрослый человек, способный понять многие вещи и даже дать совет. Необходимо поломать эту инерцию отношений, эту разделенность на категории «взрослые» и «дети», которая мешала им сблизиться! Нужно заставить Александру увидеть и признать в младшей сестре равноправного человека, у которого есть мысли, который способен ее понять и разделить ее проблемы, а может быть, и помочь в их разрешении…

И только поймав растерянный, какой-то беспомощно-обеспокоенный взгляд Реми, Ксюша поняла, что их предпоследний вечер провален. У них оставался впереди еще один день, последний — воскресенье. В понедельник он должен был улетать.

Проводив Ксюшу до дома, Реми, расстроенный собственной нерешительностью, поехал к Кису.

Но и Кис ничем его не утешил. Дело представлялось запутанным, сложным, в нем было множество ходов и ниточек, ведших к разным людям, но это было не их дело. Они не имели к этому Тимуру никакого отношения и не собирались распутывать клубок загадок, связанных с его убийством.

Ровно до полудня в воскресенье.

В полдень Реми пришвартовался у Ксюшиного подъезда — в программе была Поклонная гора. Ксюша опаздывала, Реми спокойно ждал, шофер такси нервничал и угомонился только тогда, когда Реми вытащил из кармана еще одну десятидолларовую бумажку.

Реми был готов к разговору. Ночь не прошла для него даром. Он знал, что он предложит ей выходить за него замуж, он знал ответы на все вопросы — на свои и на ее, которые он предвидел; он придумал, как все устроить во всех отношениях, как развеять все сомнения. Пусть только скажет, что любит его… Он, конечно, сам начнет с признания. Когда они будут на Поклонной горе, он остановится, возьмет ее за плечи, посмотрит в эти дивные глаза и скажет: я люблю тебя, Ксения. Я люблю тебя так, что мне даже не хочется произносить это слово — я произносил его уже в своей жизни, и то, что я этим словом называл, совсем не похоже на то, что я испытываю к тебе. Если именно это — любовь, то, значит, я никогда раньше в жизни не любил… Ты мне нужна, девочка, как воздух, — без тебя не дышится, не живется, не чувствуется… При мысли о том, что я должен уехать и оказаться без тебя, вдали от тебя, я начинаю задыхаться. Я начинаю умирать, Ксюша…

Когда истекло полчаса, занервничал и Реми. Ксюша была довольно пунктуальна, и ее единственное за все это время опоздание было в пределах десяти минут. Поколебавшись, он решил подняться в квартиру, у дверей которой не раз целовал на прощанье Ксюшу, провожая ее вечерами.

На его звонок открыла, по всей видимости, Ксюшина мама — маленькая полуседая женщина в очках, с такими же розовыми щеками и добрым выражением глаз, как у Ксюши. Она приветливо улыбнулась Реми и практически мгновенно поняла, кто он такой. Кивая усиленно головой, мама размахивала руками и громко кричала по-русски — словно оттого, что она говорила изо всех сил погромче, Реми должен был понять незнакомые русские слова:

— Ушла, ушла! Там, внизу! Ждет вас там внизу! — тыкала мама пальцем в направлении лестницы. — Вни-зу, вни-зу, там! У подъезда, понимаете? Вы разве не видели Ксюшу у подъезда?

На шум вышел Ксюшин папа. Он похлопал дружески Реми по плечу и, подведя его к краю лестничной площадки, произнес слова: «даун, дор!», в коих Реми не сразу опознал «внизу, дверь». Он вежливо покивал родителям, спустился вниз, удивляясь, как он мог не заметить Ксению.

Однако даже при самом тщательном осмотре он нигде не обнаружил девушку. Ее не было ни у подъезда, ни в ближайших его окрестностях, ни вообще во дворе. Для верности Реми обошел дом — тщетно. Ксении не было.

Он снова поднялся и позвонил в дверь, которая распахнулась мгновенно, и Ксюшин папа, одетый в куртку, ступил на лестничную площадку, покачивая головой, словно Реми был маленький несмышленыш. Реми стал показывать жестами, что, мол, нет Ксюши нигде, но папа легко побежал вниз. Реми не стал спорить, тем более что в его распоряжении не было языка, на котором можно было бы поспорить, и снова пошел вниз за ее отцом. Ему, решил Реми, должно быть, кажется, что если человек не может говорить на его языке, то этот человек вообще ни на что не способен…

Спустя десять минут растерянный и побледневший Ксюшин отец смотрел непонимающим взглядом на Реми. Тот тыкал пальцем в часы: мол, жду ее с двенадцати… Папа тыкал в ответ: она спустилась без десяти двенадцать!

Уже и Ксюшина мама показалась внизу, встревоженная не на шутку. Узнав от мужа, что Ксюши нет, они, быстро посовещавшись, потащили Реми снова наверх, твердя: «Александра, Александра!»

Втроем сгрудились у телефона. Начала мама — срывающимся голосом, в котором уже слышались слезы, она кричала: «И у тебя нет? И ты не знаешь?!»

Папа выдернул трубку из побелевших пальцев жены. Что-то объяснил старшей дочери и передал трубку Реми. Реми объяснил в свою очередь, что приехал… ждал… все осмотрел… нигде нет.

Александра бросила коротко: «Я еду, ждите».

— Погодите, — остановил ее Реми, — сначала вызовите сюда Киса.

Около половины второго Кис с Ваней и Реми в хвосте начали обходить соседей. Одни видели Ксюшу