— Во-первых, вы уезжаете, во-вторых, я у вас в долгу. А я не люблю быть…

На этот раз его перебил Максим.

— Я перенес отъезд на вторник. В понедельник будут похороны.

— Это ничего не меняет, — сказал Реми. — В семь часов — вас устроит? — я за вами заеду.

— Идет, — ответил Максим. — Спасибо.

Третий раз за этот день он оказался на Елисейских полях. В немецком ресторанчике, хитро расположившемся в одной из многочисленных торговых галерей, выходящих на Елисейские поля, они ели шукрут — тушеную капусту с различными сосисками и копченостями, — запивая темным густым сладковатым пивом. Глянув на Максима, Реми спросил, прожевав:

— Вы не заболели?

— Нет… Скорее так, настроение…

— Понимаю.

Реми сочувствовал. Это бывало с ним не всегда. Сталкиваясь со смертями и с близкими родственниками умерших, он зачастую ограничивался сочувствием к умершим, но далеко не всегда к их близким. Он умел отличать взгляды, застывшие от горя, от взглядов с застывшей пустотой. Он чувствовал, когда слезы уже выплаканы и когда слезу не выдавишь. Он чувствовал меру, в которой горе не фальшиво, и фальшь, которая перехлестывает через меру. Максим был ему симпатичен ненаигранностью своего переживания, которое, может быть, не было слишком глубоким (да и не могло быть, он ведь практически не знал своего дядю!) — но и не показным. И Реми приступил к отвлекающему маневру — а именно: к отчету о своих расследованиях.

— Вы даже не можете представить, какую информацию я раскопал о Мадлен!

— интриговал он.

— Да что вы? — вяло спросил Максим.

— Представьте себе, у Мадлен имеется в распоряжении заявление, заверенное нотариально, в котором Арно признает свое отцовство!

— И что это дает?

Реми видел, что Максиму все это стало достаточно безразлично, и понимал состояние подавленности, в котором находился этот симпатичный русский. Приехать в чужую страну и сразу же вляпаться в такую историю! Совсем как он сам, Реми, недавно в Москве (См.: роман «Шантаж от Версаче».)…

— А дает нам это вот что: Мадлен, судя по всему, собирается поучаствовать в дележе наследства.

— Столика?

Максим только сейчас понял, что он совершенно забыл о столике. Напомнив ему об этом, Реми, сам того не желая, сгустил и без того мрачные краски. В самом деле, ничего у Максима не получилось в Париже. Ни сценарий, ни любовь, ни наследство…

— Да. Я, право, вам сочувствую, что так получилось с вашей семейной реликвией…

— Не стоит терять на это время.

— Зато наследникам есть, что делить. Правда, пока мне до конца не ясно, как именно Мадлен собирается воспользоваться этой бумагой: она не очень-то действительна. Теоретически, чтобы признание отцовства Арно вступило в силу, нужно еще, чтобы Ксавье официально признал чужое отцовство и отказался от своего.

— Может, именно поэтому Мадлен ему все и выложила?

Ага, заинтересовался наконец!

— Хорошая мысль, Максим, очень хорошая! Только как Мадлен могла знать, что Арно будет убит? Она ведь сказала это Ксавье до убийства. Не слишком ли преждевременные хлопоты о наследстве?

— Кто ее знает… Может, просто подсуетилась, на всякий случай — узаконить заявление Арно, а там пусть лежит, ждет своего часа… А может быть, просчитала все заранее?

— Включая реакцию Ксавье? Предполагая, что он может убить Арно?

— Вы такой мысли не допускаете?

— Кто знает, кто знает… Она, между прочим, достаточно богата, Мадлен.

Я еще кое-что припас для вас: рекламное бюро, которым она руководит, принадлежит ей! Правда, мне не удалось узнать, на какие средства она его купила.

— Тогда зачем ей наследство?

— Максим, ну вы не будете мне снова рассказывать жалостливые истории о бескорыстных наследниках! Я вам уже говорил, мимо наследства никто равнодушно не проходит.

— Да, конечно, — поспешно согласился Максим.

— У вас фильмы в жанре мелодрамы?

— Нет, — обиделся Максим, — вовсе нет.

— А, понимаю: в вашей стране до последнего времени было равенство бедных, и нечего было ни делить, ни наследовать! И вы просто не имеете опыта…

— Ерунда! Убивают и из-за пары серебряных ложек…

— А, согласны все-таки?

— Да я и не спорил… Просто… Я, пожалуй, не люблю думать о людях плохо.

— Я бы тоже рад, да не выходит при моей профессии… Теперь о Ксавье: полиция прижала его к стенке.

Он якобы провел полсубботы с одной дамой, у которой он находился еще с вечера пятницы…

— Алиби?

— Формально да. Но свидетельство этой дамы вызывает сомнения. Она действительно состоит с Ксавье в интимных отношениях, включая совместное распитие алкогольных напитков. Очень возможно, что она просто оказывает Ксавье услугу своими показаниями. Но поймать их на разногласиях пока не удалось. С другой стороны, обыски полиции тоже ничего не дали: ни дома, ни в машине Ксавье нет никаких следов, которые могли бы указать на то, что там был Арно. На шинах нет грязи с той поляны.

— Так что он неуязвим.

— Пока да. В его пользу и тот факт, что Арно, как установила экспертиза, был заколот кинжалом из коллекции Пьера.

— А! Я этого не знал.

— Извините, надо было с этого начать. Так вот, на кинжале нашли следы крови Арно. Он был тщательно вымыт, но все-таки удалось найти следы под рукоятью. Отпечатков нет никаких, кроме отпечатков Пьера.

— В наше время только последний дурак работает без перчаток — все образованные.

— Верно, — кивнул Реми. — Но тем не менее это бросает подозрение на Пьера. Кинжал висел у него дома на стенке, на нем отпечатки хозяина…

— А что Пьер говорит, вам известно?

— Известно. Он утверждает, что кто-то воспользовался его оружием.

— Угу, и он не заметил отсутствие кинжала?

— Нет. Ни он, ни Соня. Это не так уж удивительно, если вдуматься — они привыкли к своим вещам и перестали их замечать.

— Между прочим, в воскресенье, когда обнаружилось исчезновение Арно, я был у них в доме в первый раз. Пьер мне показывал коллекцию — все было на месте.

— Разумеется. Тот, кто воспользовался кинжалом, должен был его вернуть на место как можно скорее.

— Похоже, вы не думаете, что это Пьер…

— Строго говоря, это мог быть любой другой человек.

— Тогда надо искать среди друзей дома! Ксавье ведь не вхож к Мишле.

— А дверь на террасу? Вы забыли, что дни стояли теплые, двери были практически постоянно открыты. Любой мог пробраться в сад через соседний участок и войти в гостиную…

— Допустим. Но пробраться в гостиную и снять кинжал со стенки, а потом поместить его обратно — это одно. Но закопать тело в саду?