Потом я услышала, как хлопает дверь, которую он закрыл, что бы не напустить холода в дом. Брэббс прислонился к двери, стараясь смириться с моим неожиданным появлением. Не поворачиваясь ко мне, он сказав слабым голосом:

— Если ты призрак, вернувшийся, чтобы преследовать меня…

— Я не призрак, не обман зрения, не ветер, не снег и не порождение вашего стареющего рассудка. Перед вами Ариэль Рашдон собственной персоной. Я буду преследовать вас до самой смерти, потому что когда-то я любила вас. Я доверила вам свою тайну…

— Постой, постой! — умолял он меня.

— Нет, я скажу все, что хотела.

Я сбросила свой плащ с плеч прямо на пол.

— Посмотрите на меня, Брэббс, я человек из плоти и крови, а вовсе не дух, не вестник смерти.

Он боязливо оглянулся на меня, с лица все еще не исчезли страх и недоверие.

— Боже милостивый! Этого не может быть! Я вас не знаю, мисс. Вы не похожи на мою Мэгги, на мою ребячливую Маргарет со смеющимися глазами, зелеными, как Ирландия, и щеками, розовыми, как цветы вереска. Нет, вы совсем не похожи на нее. Уходите! Прочь, призрак! Ваши глаза слишком тусклые, а щеки слишком запавшие, чтобы вы могли быть ею, моей Мэгги!

— Да, мои щеки запали, а глаза потускнели. Если день и ночь находиться в каменном мешке, это произойдет с каждым.

Повернувшись ко мне, он продолжал стоять, опираясь спиной о дверь.

— Боже мой! Милостивый Боже! Я вижу дурной сон. Он сказал мне, что ты умерла… Джером стоял на этом самом месте, где теперь стоишь ты, плакал и говорил, что ты умерла в этом ужасном, злополучном месте.

Его кустистые седые брови свисали на глаза, Почти закрывая их. Наконец он приблизился и начал медленно кружить, внимательно разглядывая меня.

— Отвечайте мне! В какой день и час вы родились? Быстро!

— С первым ударом колокола после полуночи в году от рождения нашего Господа тысяча семьсот семьдесят седьмом.

— Имя вашей матери?

— Джулиана.

— Отца?

— Эрик.

— Были у вас братья и сестры?

— Да. Одна сестра, но она умерла в момент рождения.

— И?

— И моя мать умерла вместе с нею. Умерла родами.

— Где ваш отец?

— Умер. Погиб во время обвала на шахте, когда мне было десять лет.

— И…

— Я поселилась у дяди.

Теперь я повернулась и встала лицом к нему. — Я прожила почти десять лет в его доме, наверху, над гостиницей «Петух и бутылка». Я имела обыкновение помогать вам, когда вы делали обходы своих больных. Кроме того, я вытирала пыль в этом доме и подметала полы. Еще просила вас научить меня лечить больных, и вы обещали, что когда-нибудь сделаете это.

Он плакал, закрывая лицо руками.

— Когда мне исполнилось шестнадцать, я призналась вам, что люблю Николаса Уиндхэма. Я сказала вам, что мечтаю выйти за него замуж и что однажды это случится. Вы рассмеялись и сказали, что будете плясать на моей свадьбе. Десять лет я наблюдала, как он приходил в таверну моего дяди, и всегда пряталась, всегда скрывалась от него, опасаясь, что он сочтет меня слишком незначительной или слишком молодой. Вы убедили меня, что я красива. Вы и Джером. Вы называли меня принцессой и говорили, что я заслуживаю принца.

Он упал на стул:

— Если бы я только мог покончить с этим.

— Я убедила Джерома помочь мне. По его совету я подстроила нашу встречу на Коув-роуд. И ровно в полдень я встретила Николаса Уиндхэма лицом к лицу в первый раз там, на развилке дорог. Я несла корзинку с вереском и желтыми нарциссами. На мне было платье из жемчужно-серого муслина…

Мой голос задрожал и пресекся, когда я вспомнила свою первую встречу с Уиндхэмом.

— Мое желание исполнилось. В тот день он полюбил меня.

— Я не должен был допустить этого, — сказал мой старый друг.

Я хмуро смотрела в его полные скорби глаза.

— Да, вы должны были мне сказать о ней. О леди Джейн Блэнкеншип, которая сделала все, чтобы приковать его к себе.

— Я не хотел причинять тебе боль, — возразил Брэббс.

— Причинять боль! Разве мне не было больно узнать, что он обручился с леди Джейн? Обручился, когда не прошло и двух дней после того, как он признался мне в любви?

— В таком случае, ты должна винить лорда Малхэма, а не меня, Мэгги!

— Нет, я не собираюсь винить его. Я виню себя. Себя и Джерома. Если бы я знала о леди Джейн прежде…

Брэббс поднялся со своего стула.

— Ты знала о леди Джейн, когда забралась к нему в постель, девочка. В таком случае где же была твоя гордость?

— Гордость? — возмутилась я. — И вы еще будете читать мне проповеди о гордости и достоинстве? Вы, человек, отбросивший дружбу и доверие, как ненужные вещи? Я вам так доверяла…

— И что я должен был сделать? Когда ко мне пришел твой дядя и высказал подозрения насчет твоего состояния… что мне оставалось делать?

— Вы могли бы отослать меня куда-нибудь.

Куда угодно, но только не в Ройал-Оукс в Менстоне. Это же сумасшедший дом…

— Ничего другого не оставалось, девочка. Брэббс снова опустился на стул с усталым и несчастным видом.

— После смерти твоего дяди я пытался писать письма в это учреждение, но ответа ни разу не получил. Ни разу! Потом появился Джером, сам едва живой. Он сказал мне, что ты умерла. Умерла в этом злополучном месте, не выдержав тяжких испытаний. О, Мэгги, Мэгги, как я страдал!

Его рыдания надрывали мне сердце. Я опустилась на пол и обхватила его колени.

— Вы думаете, я не страдала? — спросила я уже более мягким тоном.

Он провел рукой по моим волосам.

— Должно быть, это скверное место.

— Да. Скверное. Мне было стыдно, что меня туда заперли. И я ненавидела вас. Я ненавидела своего дядю. Я ненавидела Николаса. Почему это случилось со мной? — спрашивала я себя тысячу раз на дню. Я была доброй девочкой, и все, чего я хотела, — это Николас, но, даже желая этого, я была готова разлучиться с ним. Я ведь знаю, что такое аристократия с ее снобизмом. Он должен был жениться на Джейн, ведь их семьи договорились об этом браке.

— И все-таки ты пошла к нему. Я закрыла глаза, вспоминая.

— Да, я пошла к нему. Но разве не ирония судьбы, что празднование его помолвки проходило в гостинице моего дяди?

— И как же тебе удалось попасть туда?

— Я подкупила служанку, которую наняли родственники Уиндхэма на этот вечер, и заняла ее место.

— Он должен был попытаться избавиться от тебя.

— Он и пытался, — с горечью кивнула я.

— Да, на нем тоже лежит грех, девочка.