попали под душ с холодной водой, мы вышли на улицу. Прошла перекличка, и мы заняли места в грузовиках.

Еще не наступил рассвет, а мы уже прибыли в деревеньку, построенную саперами. Нам было приказано выйти из грузовиков. Каждый получил порцию ячменного кофе, который постоянно подогревали в трех кубах. Стоял ужасный мороз. В нашей памяти ожили воспоминания о предыдущей зиме: как мы просыпались от холода, как невозможно было помыться, вши, короче, о том, какая была пытка. Все вокруг напоминало о войне. Воронки говорили о том, что постоянно идут артналеты. Значит, сектор не находится под нашим контролем.

Пятьдесят человек должны были присоединиться к своим взводам, которые отделяло друг от друга пятьдесят-шестьдесят километров. Нас разделили на четыре группы, каждому дали почту и поставки, запрошенные ротами, показали, куда идти, и офицер радостно сообщил, что нам предстоит покрыть расстояние не менее сорока километров.

Мы выступили в путь по заснеженным долинам. Еще за километр от сборного пункта начались мощные укрепления: противотанковые орудия, минные поля, позиции для пулеметов. А вокруг – безбрежная страна, от которой можно было ожидать одних неприятностей. Пройдя последнюю линию укреплений, мы поняли, что находимся на земле, которая принадлежит тому, кто идет по ней. А значит, каждый день может переходить из рук в руки. Где на этом участке проходит линия фронта, никому не было известно. Повсюду можно было ожидать засады. С каждой минутой ожидали столкновения с врагом.

Со мной шел солдат из нашего взвода. Он был новобранцем, совсем еще мальчишка, высокий и жилистый. Глаза у него, как у газели, все время смотрели на бесконечные пространства и никак не могли воспринять увиденное. Он видел лишь крохотные перспективы Рейнланда и даже представить себе не мог, что существуют горизонты, которые могут тянуться до бесконечности. Те же чувства испытывал и я год назад.

После десятидневных снегопадов наступила солнечная морозная погода. Порывы ветра обнажали полоски земли, и мы при возможности шли по ним.

К югу пролетело пять-шесть самолетов. Мы застыли, пытаясь определить, чьи они. Но самолеты исчезли вдали, а мы даже не успели понять, «Яки» это или «Мессершмиты-109».

К полудню мы все еще толком не знали, правильно ли идем. Отвечавший за доставку нас на место офицер заявлял, что мы идем правильно, но по выражению его лица я видел, как он волнуется. С этой тундрой не шутят. Можно изображать из себя следопыта в лесах Фонтенбло, а здесь ты чувствуешь себя крохотным и затерянным. Природа ведет себя с таким враждебным безразличием, что просто хочется довериться Богу.

Так мы блуждали еще долго. Наконец наткнулись на телеграфные столбы, едва державшиеся в земле. Они шли вдоль дороги, по которой явно ездили: в ней было полно свежих выбоин.

Фельдфебель решил, что надо идти на юг: так мы быстрее найдем свои части. Его мысль показалась странной: ведь тогда мы пойдем перпендикулярно пути, по которому шли только что. Но мы не стали вступать в перебранку. Что толку спорить о том, что все равно не имеет значения. К тому же перспектива провести ночь под открытым небом нас совсем не радовала. Снова придется вспомнить старое, собраться со всеми силами, чтобы выжить. В моем сознании опять пронеслась мысль об отпуске, но я отбросил ее, и окружающее снова приобрело окраску цвета нашей формы.

Юный новобранец потерял дар речи. Он взирал на заснеженную степь, на лица опытных ветеранов, которыми мы ему казались, и, доверяя нам, как пастух доверяет звездам, покорно плелся за нами.

Неожиданно в километре от нас мы увидали что-то огромное. Из сугроба торчало дуло. Мы поняли, что это закамуфлированный танк. Конечно, наш, иначе мы бы давно были на том свете. «Пантера» была погружена в снег по башню. А рядом виднелось два-три блиндажа. На танке показался танкист, одетый в безрукавку из овечьей шерсти. Он отрекомендовался и вышел нам навстречу. Мы тоже представились. Так было тогда принято. Он сказал, что танк сломался, и им приказали закопать его. Выполнить это оказалось непросто. Всего танкистов было восемь человек. Отделенные волею судеб от своего танкового подразделения, они уже три недели торчали одни в этих безбрежных пространствах. Однажды появлялись русские, но два пулемета заставили их отступить. После этого место, где стоял танк, обозначили как официальный наблюдательный пункт. Через две недели их должны были сменить. Они пробыли здесь уже три недели, и говорили, что почти не спят ночью.

– Где проходит линия фронта? – спросил наш фельдфебель.

– Да везде, – отвечал танкист. – В основном здесь подвижные части. Вечерами через дорогу проезжают обозы. Фары они боятся зажигать. Каждый раз мы пугаемся до смерти. Нашу радиостанцию разбомбили, так что мы полностью отрезаны от мира. Так и с ума недолго сойти.

– Мы должны вернуться в свои части, – объяснил офицер. – Нам еще далеко?

– Линия фронта находится отсюда в десяти-пятнадцати километрах. Но точно сказать трудно: положение меняется каждый день.

Мы остановились в замешательстве.

– Пойдемте, – произнес наконец наш проводник. – Должны же мы что-нибудь найти.

Танкисты с сожалением смотрели, как мы покидаем их пост. Темнота наступила раньше, чем мы думали. Спустился тяжелый туман. Наконец мы добрались к ближайшей к фронту позиции. В темноте показались брошенные машины. Часовой, позеленев от страха, дрожащим голосом закричал:

– Кто идет?

Наш фельдфебель от страха пролепетал в ответ что-то невразумительное. Лишь недостаточной бдительностью часовых можно объяснить, что мы остались в живых. Замерзший солдат повел нас к командиру роты.

– Русские проникают сюда со всех направлений, – объяснял он по пути. – Мы не знаем, что и делать. Если фронт не стабилизируется, он дойдет и сюда. В любом случае, полка, который вы ищете, здесь нет.

Мы наткнулись на командира роты, капитана по званию. Он вышел из освещенного свечой окопа. Выглядел капитан старым и больным. Он небрежно набросил на плечи шинель, а шея была завязана толстым светлым шарфом. Вместо каски на голове у него была фуражка. По привычке мы взяли под козырек.

Офицер развернул карту, пытаясь дать нам указания. Но по этой карте было еще труднее что-либо найти, чем на местности. При свете фонарика капитан наметил направление и решил послать нас на северо-восток. Судя по расположению других полков, наш должен был находиться где-то там. Как не похоже было это на упорядоченность, царившую в Виннице!

Как ни устали мы – ведь в дорогу вышли еще на рассвете, – пришлось снова пробираться сквозь снег и туман. Три четверти часа спустя мы наткнулись на окоп, затерянный в этой снежной пустыне. Солдаты потеснились и дали нам место. Другого выхода, кроме как остановиться здесь, у нас не было. Иначе мы наверняка заблудились бы. Движение в едком тумане давалось с большим трудом. Холод в начале зимы было переносить сложнее всего: наш организм от него отвык. И все же нам удалось заснуть. Снаружи, в траншеях, притопывали ногами часовые. Туман покрыл все, и часовые не видели ничего, кроме брустверов.

Ночью мы едва не замерзли, несмотря на занавески и ламповые нагреватели. Температура опустилась до минус двадцати пяти. В окоп набился туман.

Солдаты проводили время кто как мог. Кто-то, наплевав на мороз, предпочитал спать, кто-то играл в скат, кто-то, зажав онемевшими пальцами ручку, писал домой. На свечах приходилось экономить. Под них подставляли котелки, куда собирался сплавившийся воск. Таким образом удавалось продлить жизнь свечи в четыре-пять раз. Я до сих пор вспоминаю о блиндажах, погребенных под снегом, будто о предании, услышанном в детстве.

Мы выбрались из окопа, стуча зубами от холода, и возобновили свои поиски. Стояла полная тишина. Все вокруг было парализовано холодом – врагом не менее опасным, чем Красная армия. Мы долго шли вдоль проволоки, на которой висели сосульки.

К концу утра часть нашего отряда наконец-то нашла свои полки. Их офицеры сообщили нам точное местоположение двух других подразделений. Нас оставалось еще шестнадцать человек. Мы искали каждый