Прошло четверть часа после отправления, когда поезд вдруг затормозил, да так резко, что чуть не сошел с рельсов. Нас бросило на пол. Раздались ругательства. Вдоль железнодорожного полотна бежали солдаты в длинных шинелях и на вопросы отвечали:

– Вам еще повезло, что мы вас остановили.

В пятистах метрах восточнее колея, шедшая посреди лесного массива, была заблокирована перевернутыми машинами. Мы вылезли, чтобы разузнать, что случилось, и расслышали приглушенные голоса:

– Партизаны… дорога заминирована… поезд нагружен взрывчаткой… погибло сто пятьдесят солдат… месть… отряды… преследование.

Те из солдат, кто не пострадал, начали разбирать завал. Мы помогали раненым. Оказывается, партизаны, разрушив путь, еще и открыли огонь по тем, кто пытался выбраться из горящих вагонов. Офицеры свистели, собирая людей. Из нашего состава вылезло не меньше трех тысяч солдат. Нас разделили на три отряда. Самый большой отправился преследовать врага. В этот отряд попал и я. Второй послали помогать раненым, а третий оставили на месте защищать поезд. В вагонах остались мои пожитки.

По свистку мы пошли в лес, пробираясь через глубокие сугробы.

Идти по сугробам не так просто, как кажется. Через десять минут весь покрываешься потом. Через двадцать – перехватывает дыхание. Через час легкие перестают работать, а в глазах начинает двоиться. Мороз был небольшой, и от «гимнастических упражнений» мы все покрылись потом. Офицерам надоело нестись во весь опор. Они приказали перейти на обычный шаг.

Через полтора часа мы добрались до большой деревни. Избы покрывали соломенные крыши; рядом стояли сараи, сплетенные из ветвей.

К моменту нашего прибытия деревня кишела немецкими солдатами. На главной площади столпились жители – мужчины, женщины, дети. Они жестикулировали и что-то громко обсуждали. Вокруг стояли солдаты. Многие держали оружие наготове. Посреди площади еще один отряд оттеснял некоторых из крестьян в сторонку. Справа, в доме, где, по всей видимости, жил деревенский староста, стоял третий отряд, который навел ружья на русских, лежавших на животе прямо в снегу. Я сначала даже решил, что это мертвые.

– Партизаны, – объяснил мне солдат, стоявший рядом. – Поймали их здесь.

Действительно ли они виновны или их только подозревали? Допрос продолжался не меньше часа. У русских, распластавшихся на промерзшей земле, наверное, замерзли все кишки. Но и у наших пулеметчиков тоже.

В отряд, преследовавший партизан, был включен взвод СС. Их внимание, вероятно, привлекли нашивки с надписью «Великая Германия». СС предпочитали иметь дело с солдатами элитных дивизий. Ничего не объясняя, нас погрузили на грузовики СС. О том, что стало с теми, кто лежал на земле, мы так и не узнали. Минут двадцать мы ехали по гористой местности, а затем нас высадили. С короткой речью выступил капитан СС, одетый в длинное кожаное пальто:

– Пойдете вправо, в лес, приняв все меры предосторожности. Отсюда не видно, но примерно в полутора километрах западнее находится фабрика. Сопровождающие нас русские информаторы говорят, что там партизанский центр. Мы должны неожиданно напасть на партизан и перебить их.

Капитан назначил командиров отряда. Мы выступили в путь. Да, хорошо же я поправляюсь! Лучше бы остался в винницком госпитале.

Прошло немного времени, и перед нами возникли металлические крыши фабрики, о которой вел речь капитан. Но не успели мы их как следует разглядеть, как раздалась пулеметная очередь.

– Попались, мерзавцы! Сдавайтесь, не то пожалеете! – закричал эсэсовец.

Раздалось еще несколько выстрелов, затем послышались щелчки русских автоматов. Мы с солдатом бросились под деревцо. Его ветви под тяжестью снега почти касались земли. Свистки призывали нас начать наступление, но я решил переждать на месте. Глупо лезть под пули кучки партизан. Парень, что лежал рядом, шепнул мне:

– Попались, подонки! На этот раз им не уйти! Мы им покажем, как взрывать поезда!

После пятиминутного сражения эсэсовцы взяли в плен еще десятерых русских. Кое-кто из них храбрился и пел песни, но в основном они просили пощады. Тридцать эсэсовцев гнали их к грузовику, избивая прикладами и задавая вопросы. Мы подумали, что все уже закончено, но тут опять раздался свисток капитана.

– Эти мерзавцы, – указал он на русских, – говорят, что, кроме них, здесь никого нет. Решили, что смогут перехитрить нас, защитить своих дружков, укрывшихся в здании. Приказываю все прочесать. – Он указал на здания фабрики. – Мы должны взять их всех вместе с оружием.

Спорить, разумеется, не приходилось. С пересохшими ртами мы двинулись в фабричные здания, в которых вполне могли укрываться снайперы. То, что наш отряд был большой, ничего не значило. Пусть мы одержим над партизанами верх, но каждая выпущенная ими пуля куда-то да попадет. Даже если я один буду ранен в миллионной армии победителей, на победу мне будет наплевать. Обычно гордятся небольшим количеством убитых, но тем, кто погиб, от этого не легче. Лишь Адольф Гитлер сказал по этому поводу что- то путное: «Даже армия победителей должна считать жертвы».

Что же могли изготовлять на фабрике в такой глуши? Может, это лесопилка? В первом здании стояла большая пилорама, далее их было еще несколько. Видели мы и экскаватор с грязными ковшами. В первых двух зданиях – никого. Может, партизаны и не врали. Но нам было приказано осмотреть все. Отряд окружил фабричные здания, а затем начал сжимать кольцо, двигаясь к центру. Мы миновали несколько огромных сараев, которые, казалось, вот-вот развалятся. Они стояли некрашеные, железные части их были съедены ржавчиной, как старый якорь в порту.

Ветер усиливался. Сараи скрипели. А вокруг стояла тишина, нарушаемая лишь металлическим звуком от перевернутых эсэсовцем предметов.

Восемь человек вошли в здание, в котором что-то щелкало. Окон здесь не было, а значит, стояла кромешная тьма. Каждый порыв ветра шевелил черепицу и неплотно лежащие доски. В теории все понимали, что каждая минута может оказаться последней, но на практике никто не принимал мер предосторожности. Похоже, снаружи эсэсовцы загнали в угол нескольких русских. До нас донеслись выстрелы, крики и топот ног. Неожиданно темноту разорвали гранаты, брошенные с верхнего этажа или из чулана. Тут же застонали раненые. Через секунду двое упали на пыльный пол, а двое заковыляли к открытой двери. Остальные принялись искать укрытие, но в темноте это было непросто. Раздалось еще несколько выстрелов. Справа от меня вскрикнули еще два солдата. Я едва удержал винтовку: пуля прошила приклад и просто чудом не задела меня. Те солдаты, кто шел к двери, были ранены во второй раз. К нам прибежали солдаты снаружи, но входить они не решались: остановились у порога и сделали несколько выстрелов, которые скорее попали бы в нас, чем в партизан. Мы завопили изо всех сил. Вдруг какому-то идиоту придет в голову швырнуть гранату. Тогда конец не только русским, но и нам. Русские стреляли наугад по движущимся мишеням. Пули пробивали тонкие стены. Для тех, кто оставался снаружи, они были не менее опасны, чем для нас. Я чуть не умер от страха.

Я что, остался здесь один? Мне стало даже еще страшнее, чем под Белгородом. Я до крови сжал губы, чтобы не закричать. Снаружи наши не отступали: они добьются того, что сарай взлетит на воздух. Внутри же затаились, как пауки, поджидающие добычу, русские.

С того места, где я лежал, ничего не было видно. Неожиданно сзади, где-то между какой-то кучей и балкой, послышалось поскребывание. Я застыл, укрывшись за здоровенной трубой, и весь превратился в слух. Явно, кто-то скребется: то тише, то громче. Я до предела задержал дыхание и даже попытался остановить биение сердца. В голове проносились ужасные предположения. Я представлял себя пленником партизан, заложником, с которым они будут выходить из окружения. Меня охватила паника, какую раньше никогда не случалось испытывать. Она сменилась страстным желанием выжить во что бы то ни стало. Дрожа от страха и ярости, я испытывал жуткое одиночество и отчаяние, но решился сражаться» до последнего. Неожиданно метрах в пяти показался человек. За ним появился еще один. Он полз к сложенным в кучу мешкам. Оба они были в тени, но я разглядел их гражданскую одежду. На первом из них была надета большая шапка. Его фигура навсегда отпечаталась в моей памяти. На мгновение он застыл и принялся вглядываться в темноту. Затем отошел от меня на несколько шагов.