заправить машины.

И вправду, однажды утром самолеты доставили нам грузы. Два «Юнкерса-524» сбросили восемь здоровенных свертков с канатами. Ими можно было бы привязать машины к танкам. Но танки были уничтожены еще неделю назад под Конотопом.

Две лошади тащили наш грузовик, на который я сложил все свое вооружение. Лошадей этих забрали год назад с полевых работ. Одна из них покрылась язвами, глаза ее лихорадочно блестели.

Через два дня у Днепра бравый конь получил свою награду. Фельдфебель-кавалерист застрелил его вместе с десятью остальными. Оставлять то, что могут использовать русские, было нельзя. Так мы стали применять тактику «выжженной земли».

Соотношение здоровых и больных стало угрожающим. Наши командиры не уставали повторять: «В здоровом теле здоровый дух». Но в условиях отступления трудно было сказать, что страдало раньше – дух или тело. Больше чем у половины солдат и то и другое.

К счастью, погода продолжала стоять отвратительная. Больным, особенно лихорадкой, приходилось несладко. Не хватало пищи, воды, раны покрылись грязью, на них висели лохмотья. Но лучше уж ветер, дождь и тяжелые облака, чем ясное небо и самолеты. Мы, не обращая ни на что внимания, продолжали свой медленный путь.

Два-три раза в день мимо нас проходили отряды прикрытия. Они должны были задержать врага, который, правда, не слишком активно нас преследовал.

Мы знали, что можем распрощаться с прикрытием навсегда. Русские бронетанковые корпуса расправлялись с целыми полками. Отступление дорого нам обходилось. А на восточном берегу Днепра оно унесло больше всего жизней: здесь находилось столько людей и оборудования, а песок был таким ровным, что любой снаряд, посланный русскими, наносил максимальный ущерб. Те, у кого в здоровом теле оставался здоровый дух, может, и придумали бы, как избежать самого страшного, но таковых у нас не было.

Глаза, привыкшие видеть всякое, все равно раскрывались от удивления.

Каждый солдат, кто добирался до границы безопасной зоны – берега Днепра, оказывался в состоянии невероятной паники. И тут же узнавал, что нужно растолкать остальных солдат, даже потопить их, чтобы уместиться на суда, часто тонувшие, так и не успев дойти до противоположного берега.

На восьмой день пути, преодолев огромный холм, мы добрались наконец до берега реки, вернее, до огромного количества пехотинцев, стоявших на берегу. Повсюду раздавались ругань и перебранки. Доносился также звук двигателей, отчего у нас поднялось настроение: раз двигатели работают, значит, где-то есть бензин. Мы знали, что в такой огромной стране без транспорта не обойтись, но даже и на нем не слишком далеко можно добраться из-за ужасных дорог. Но раз слышны моторы, значит, началась хоть какая-то реорганизация. В толпе виднелось множество машин, которые солдаты, несмотря ни на какие сложности, умудрились дотащить до реки.

Но это был шум двигателей не грузовиков, а моторных лодок. Впрочем, их было явно недостаточно. На лодках перевозили и людей и машины. Оборудованию отдавалось предпочтение. Непросто было погрузить на суда, рассчитанные на перевозку телег с сеном, машины, орудия и легкие танки. К счастью, людей, заменявших портовые краны, было больше чем достаточно: даже на том месте, куда мы прибыли, их было не меньше тысячи. Солдаты стояли по шею в воде, держа доски, с которых производилась погрузка, пока вода не доходила им до подбородка. Им приходилось сражаться со временем.

Лишь через два дня после нашего прибытия, когда перевезли на другой берег реки все возможное оборудование, началась переправа пяти дивизий. В нашем распоряжении было десять судов, каждое из которых вмещало не более двадцати человек и четыре баржи. Их тащили две маленькие лодки, снабженные переносным двигателем. Кроме того, имелось еще два странных понтона, каждый из которых вмещал сто пятьдесят человек.

В этом месте, к югу от Киева, ширина Днепра достигает восьмисот метров. Если бы мы выбрали для переправы район, расположенный севернее Киева, то оказались бы в густонаселенной местности, где наверняка нашлись бы лодки. Да и река там сужается до ста метров. И в самом Киеве остались мосты.

К вечеру третьего дня после нашего прибытия на западном берегу Днепра собралось уже десять тысяч человек. Первыми отправляли больных и раненых. Часто те, кто получил легкое ранение, уступали места тем, кто уже не мог идти. Несмотря на ливень и монотонную диету – конину, часто сырую, мы воспользовались вынужденной задержкой, чтобы отдохнуть.

На третий или четвертый день все снова превратилось в ад. Стоило закончиться дождю, как мы услыхали грохот войны, вначале едва слышный, плохо различимый, а затем ясный. К нам сквозь грязь двигались танки.

Одного урчания было достаточно, чтобы вызвать ужас среди восьмидесяти пяти тысяч солдат, оказавшихся в ловушке. Все подняли головы и внимательно прислушивались.

Мы вглядывались в темноту и пытались заметить то, что увидеть невозможно. Затем повсюду раздались крики:

– Танки!

Мы схватили поклажу и побежали к реке. Вдруг лодки отошли еще не слишком далеко, и мы успеем сесть.

Крики ужаса раздались над рекой. Многие кидали пожитки и бросались в воду, надеясь доплыть до противоположного берега. Раздавались крики о помощи. Безумие распространялось, как лесной пожар.

От усталости я был почти в бессознательном состоянии. С пятью-шестью солдатами мы сидели на горе мешков, брошенных на влажную траву, и смотрели, как несется мимо нас воющая толпа.

Офицеры, которые сохранили хоть немного самообладания, с помощью солдат, еще соображавших, что происходит, пытались вразумить толпу, будто пастухи обезумевшее стадо. Им удалось организовать несколько отрядов. Они поставили их на склонах холма. Солдаты должны были остановить советские танки. Солдаты растянулись в цепь вдоль берега реки, чтобы сохранить как можно больше жизней. Через полтора часа появились «Т-34». Их было немного. Они направлялись к Киеву, где шли напряженные бои.

Я оставался на месте, когда разнесся слух, что из шин сделали плот и, возможно, на нем смогут переплыть на западный берег несколько солдат. Мы пробежали несколько сот метров и увидали у воды не менее сотни солдат. Несколько человек снимали покрышки с машин и сооружали из них плот. На нас воззрились отнюдь не дружелюбно. Наконец, какой-то здоровяк сказал:

– Вы же видите, на этой штуковине не уместится и половина. Идите дальше, может, что там и найдете.

Он говорил то же самое тем, кто пришел раньше, но большинство все же осталось, надеясь пробиться на плот, если нужно, силой. Но это не для меня. Да и все равно этот плот затонет. Я пошел вверх по реке в обществе двух артиллеристов, отставших от своих частей.

Мы пробирались сквозь густой туман. Повсюду на берегу стояли испуганные солдаты. Туман становился все плотнее, и наконец совсем стемнело. Мы перестали понимать, куда идем. Время от времени кто-нибудь проверял, где река, и кричал в темноту:

– Вода там.

Так мы и шли, ни о чем не думая. А пройди мы еще дальше, то оказались бы под Киевом, где разворачивались кровопролитные бои. Но мы потеряли способность мыслить логически. Страх перед танками заставлял идти вперед, лишь бы спастись. Не важно куда, лишь бы уйти подальше.

Время от времени в темноте возникали вспышки, доносился грохот орудий. Рядом прошел взвод. Людей было не видно, зато слышны голоса.

– Берегись, иваны идут!

Я вопрошающе взглянул на артиллериста, который шел рядом уже полчаса, но он смотрел только вперед, как затравленное животное. Мы потеряли способность понимать происходящее. Считали, что русские находятся справа, за холмами. А стрельба доносилась слева, со стороны реки.

Теперь осталось лишь найти какое-нибудь укрытие Наконец, забились на дно высохшего пруда и попытались осмыслить положение.

Один из моих спутников сказал, что русские небольшими отрядами ездят в лодках и расстреливают немцев. Судя по вспышкам, которые были видны на расстоянии нескольких сот метров, лодок действительно было немало.