– Винер!

– После войны для меня не останется места!

Ветеран открыл огонь. Он как бешеный расстреливал русских, приближавшихся к окопу. Пфергам снова его позвал, но грохот орудий заглушил его голос. Мы оставили позицию: ее не удержать. Почему Винер не ушел с нами?

Через десять минут мы оказались на противотанковых позициях. В пятистах метрах восточнее из только что оставленного окопа поднимался дымок. Мы схватились за орудие, будто в нем заключено наше спасение.

Если бы не огонь морской артиллерии, мы бы погибли. Опасность была настолько велика, что никто даже не пытался покинуть боевой пост. Те, кто ждал на пристани, теперь вернулись на позиции. Дело было не в самопожертвовании. Они прекрасно понимали: падет Мемель, и им крышка. Они из последних сил продолжали бой, отстаивая свою надежду.

Мемель стоял, подобно последнему островку храбрости среди моря трусости. Но пароходы не возвращались. Нас что, бросили? Зря мы сражались? Значит, это конец?

Но на следующую ночь у причала, подобно призраку, появился пароход. К нему бросились раненые. Они расталкивали друг друга, стремясь отвоевать место. Их нельзя было сдержать никаким приказом. Офицеры испытывали то же, что солдаты. Никто не сражался, потому что поступил приказ. Мы воевали, потому что другой возможности не оставалось.

Оказалось, что пароход пришел забрать не людей, а продовольствие. Его у нас было достаточно, чтобы держаться еще три месяца, но, поскольку нам следовало немедленно эвакуироваться, запасы необходимо было уничтожить. А на юге сотни и тысячи беженцев умирали с голода. Над собравшейся у бухты толпой раздался голос капитана, говорившего через рупор. Вначале никто не понимал, о чем он. Слова исходили из иного мира, от человека, который мог наблюдать все ужасы с безопасного расстояния. Они с трудом поняли, что, как им ни тяжело, тем, кто находится южнее, не лучше. В их сознании звучало одно слово – «немедленно»… «Немедленно»… «Немедленно»… «Немедленно». В корабль погрузили продукты и нескольких раненых. Немедленно… Толпа молча наблюдала.

Наш взвод послали на северный конец города, на берег, изрезанный холмами. В блиндажах, расположенных амбразурами к морю, мы по-прежнему удерживали вершины холмов. Но и русским удалось прорваться сюда. Они посылали снайперов, контролировавших гористый берег, на котором оборонялись мы.

Немецкие позиции представляли собой укрепленные островки. Одному Богу известно, как они держались. О дивизиях, будь то «Великая Германия» или еще какая-нибудь, вопрос не стоял. Те, кто двигался, те, кто были еще живы, должны были воевать.

На позицию нас привел офицер. Он опасался, что русские ударят в тыл. Хотя здесь было не слаще, чем на передовой линии, она считалась менее опасной. Сюда не могли пробраться танки, которых удерживали высоты. Их-то мы из последних сил и обороняли. Для прикрытия использовали окопы, вырытые беженцами, ожидавшими эвакуации.

Мы постоянно сталкивались с русскими. Они шли вдоль берега, стремясь выманить нас с высот. Иногда русские использовали зенитки. Но, попадая в песок, снаряды не наносили слишком большого ущерба. Враг вел с нами игру, но передышки не давал.

Несмотря на мороз, спустился туман – сама природа помогала нам. Русские проникали на наши позиции. Иногда мы подкарауливали их и стреляли в спину. Они тоже боялись и надеялись, что танки и артиллерия покончат наконец с этим кладбищем, где им сопротивляются даже мертвые. Пробирались они с осторожностью, а добравшись поближе, начинали выкрикивать оскорбления. Иногда пели.

Мы с Гальсом слушали, взведя курок.

Русские кричали:

– Слушайте, фрицы. Вы сейчас умрете. Считаем: раз, два, три…

Затем они давали несколько залпов. Мы молчали.

Ночью прибыли еще два судна. Невзирая на риск, солдаты бросились на набережную. Мы находились слишком далеко и все равно бы не успели. Было такое чувство, что нас покинули. С каждым пароходом, уходившим из порта, ослабевала наша оборона. Ничто не остановит русских. Начнется наступление, и мы утонем, как крысы.

Гальс приставил к виску пистолет, но я взглянул на него с такой горечью, что он остановился, снова перевернулся на живот и зарылся головой в землю.

И на следующий день стоял туман. На фронте было тихо. Но мы ждали новых сюрпризов от противника.

Гальс со Шлессером пробрались к воде. В волнах у берега стоял разбитый автомобиль. Я со всею осторожностью присоединился к ним. Гальс заговорил полушепотом:

– Помоги, Сайер. Надо снять колеса и достать камеры. Три из них еще можно использовать.

– Мы что, поплывем?

– Да. Построим плот. Но осторожнее. Инструментов нет, придется действовать штыками. Смотри, как делаю я. Только аккуратно!

В моей голове будто наступило просветление. Плот. Плыть придется долго, но как знать: вероятно, это наш последний шанс. Однако придется разбирать покрышки, не снимая колеса: инструмента-то у нас нет. Мы принялись за дело. В камерах должно быть полно воздуха, иначе какой в них толк. Пришел Пфергам. Начал помогать.

– Совсем спятили, – сказал он. – Ну, достанете вы камеры. А как их накачаете?

Что мы давно уже свихнулись, это точно. Но нужно было во что бы то ни стало спастись. На возражения Пфергама мы лишь криво улыбнулись.

– Так что же, все колесо снимать? – спросил Гальс.

– Все равно ничего не получится.

– Замолчи! – проревел Гальс. – Ты молись Боженьке, вдруг поможет? А я больше верю в шины.

Пфергам умолк. Он тоже принялся выковыривать покрышки.

На это ушло часа два, не меньше. Правое колесо пришлось откапывать, так как машина лежала на боку.

Из Мемеля доносились звуки зениток. Под нами тряслась земля. По-видимому, русские вышли на окраины города. Но мы уже не думали, что там происходит. Все наше внимание было поглощено плотом. Мы дважды были вынуждены бросить работу и возвращаться в окоп. Повсюду, пользуясь туманом, пробирались русские. Раз семь-восемь мы вслепую открывали стрельбу по этим азиатам.

К вечеру город стал напоминать вулкан. Сталинские вояки стреляли куда ни попадя. Но мы перестали реагировать. Все вокруг освещалось ракетами. Мы, все семеро, скрепляли ремнями и досками три шины, которые, черт их знает, поплывут или нет. Их удалось вытащить, не спустив воздух. А через несколько минут одни из нас пристрелят других: в любом случае, плот всех не выдержит.

Наконец плот готов. Шлессер и Пфергам толкают его к воде. Мы идем за ними, будто волки, опасающиеся, что у них из-под носа уведут добычу.

– Погодите. Дайте-ка я попробую, – сказал Пфергам.

Мы сделали шаг вперед. Пфергам посмотрел на нас. Он знал: заплыви он далеко, и мы его пристрелим. Мы неотрывно следили за плотом, колыхавшимся на волнах.

Пфергам пытался сохранять равновесие. Но законы физики были против него. Может, он молился своему Богу-садисту, который смотрел, как он тонет. Он не спрыгнул, пока вода не стала ему по пояс. Наша надежда погрузилась под воду.

Медленно проходила ночь. Темноту освещали пожарища. Берег осветило сначала розовое, а потом оранжевое сияние. С совсем молодым парнишкой из «фольксштурма» стало совсем плохо. У него остановилось сердце, и он лежал среди мертвых, а мы даже и не заметили. Еще один вдруг встал и пошел по направлению к городу, как загипнотизированный. Мы смотрели, как он исчез в темноте.

Русские могли взять нас без боя. С рассветом пожарища, полыхавшие на развалинах города, приобрели желтовато-белый оттенок. Никаких приказов не поступало.

Ближе к полудню наш командир, Воллерс, сказал, что отправится в Мемель. Он не сказал, чтобы