— Бред, говорю, — повторил Леков, укусив девушку Наташу за другое ухо, которое она с удовольствием ему подставила.

Девушка Наташа закатила глаза.

Отрадный, не услышав его замечания, продолжал:

— Школа…Это — главное. Это — выход на мировой уровень. Скоро все изменится.

— Уже меняется, — убежденно сказал Кудрявцев. — Горбачев пришел — теперь все будет круто меняться. Мне сказали люди, ну, ты Сережа, в курсе…

— Да, да, — важно кивнул Отрадный.

— Ну вот, мне сказали, что Горбачев еще себя так покажет — мало не будет. Никому мало не будет. Все перевернет. Там, в ЦК, готовятся уже. Интриги плетут. Он не так прост, как кажется, Горбачев. Ему палец в рот не клади.

— Да, ты что, Рома?!

Леков выдернул руку из джинсов обливающейся кровью девушки Наташи, поковырял пальцем в носу и снова запустил ладонь в расстегнутую ширинку своей пассии.

— Какая, разница — Горбачев — не Горбачев?

— Ну, Василий, твои политические пристрастия нам известны.

— Не известны они вам!

Девушка Наташа начала медленно сползать с колен. Лекова, когда его пальцы вонзились туда, где находилось самое святое, самое заветное. Девушка Наташа была девственницей.

— Да ладно, ладно…

Кудрявцев, наблюдая за манипуляциями Лекова, криво усмехнулся.

— Ты ведь на империи тащишься…

— Да? — встрепенулся Отрадный. — В самом деле?

Леков встал, при этом девушка Наташа рухнула на пол и осталась лежать под столом, судорожно подергивая ногами и жалобно скуля.

— Пошли гулять, — сказал Леков. — А, товарищи мои? Пойдемте на улицу! Такая ночь клевая.

Он посмотрел на пустые водочные бутылки.

— Все равно еще бежать. Пробздимся вместе… Я люблю Москву ночью. Особенно летом. Красота…

— А мне очень нравится Петербург, — начал Отрадный. Язык его заплетался, глаза за стеклами очков смотрели в разные стороны. — Вы, питерцы, вы не цените того, что имеете. Москва… Москва — это с-с-су-у-масшедший дом, — с видимым усилием закончил он фразу.

— Да ладно тебе, Сережа, — махнул рукой Леков и наклонился к копошащемуся под столом телу.

— Слышь, девушка! Подъем! На прогулку!

Девушка Наташа вылезла из-под стола, провела обеими руками по длинным густым волосам и, краснея, оглядываясь на Кудрявцева и Отрадного, послушно побрела в прихожую.

— Как ты ее, однако…

Кудрявцев плотоядно улыбнулся.

— Как ты ее окрутил. Без единого слова. Гипнотизер ты, Василий. Экстрасенс.

— Да перестань, Рома. Чего ты, в самом деле? Девчонка — что с нее возьмешь?…

Отрадный встал со стула, его качнуло вперед и, если бы Кудрявцев в очередной раз не придержал его — на этот раз за талию — рухнул бы прямо на стол.

— Слушай, Сережа, может быть, тебе отдохнуть? — спросил артиста Кудрявцев.

— Не-е!

Отрадный поводил перед носом Кудрявцева длинным пальцем.

— Не-е… Я пойду гулять. Мне нужно поговорить с Васей. Я хочу его учить.

— Пошли, пошли. — Леков шагнул к прихожей. — Пошли, Рома. Меня сейчас учить будут. Пошли. Учиться, как это?… Никогда не поздно. И никогда не рано. Пошли.

— Смотрите, какие дома! Какая мощь! — говорил Леков идучи по ночному Кутузовскому проспекту. — А ты говоришь — «Горбачев»!

Он остановился и взял Кудрявцева за рукав.

— Вот это — настоящее. Ужасное, отвратительное. Но — настоящее. Я все это ненавижу и, одновременно, люблю. Восхищаюсь! Вот она, советская музыка! Русская музыка!

Леков покрутил по сторонам головой и широкими шагами двинулся дальше по проспекту.

— Кстати, — вмешался Отрадный, слегка протрезвевший от погожего, свежего ветерка, гуляющего по июльской Москве. — Кстати, вот о чем я хотел поговорить…

— Ну? — очень невежливо бросил Леков. В отличие от артиста, Леков не то чтобы опьянел еще больше, но странно напрягся, озлобился и тащил девушку Наташу, вцепившуюся в его локоть, не обращая внимания на то, что она семенит за ним спотыкаясь и едва ли не падая.

— В твоих песнях, Вася, совсем нет русских интонаций…

— А какие есть?

— Да я не понял, честно говоря… Очень эклектичная музыка… Вот я поэтому и говорю, что тебе нужно заняться теорией… Русская песня — это же такой кладезь… Тебе нужно изучать историю музыки, чем больше будет багаж…

— Не нужен мне никакой багаж, — отрезал Леков.

— Нет, ты не прав… Ты сможешь использовать приемы, которые уже давным-давно открыты… Это не значит — копировать… Просто ты изобретаешь велосипед… Ты очень способный парень…

Леков мерзко захихикал.

— Нашел себе парня… Какой я тебе парень?

Леков снова остановился, причем девушку Наташу занесло вперед и если бы ответственный Кудрявцев не подхватил ее под руки, она бы наверняка упала на асфальт и, вполне вероятно, серьезно пострадала.

— Что ты мне вешаешь про этот вонючий русский дух? Все уже пропахло портяночной вонью… И это, — Леков схватил артиста за ворот. — Это только начало. И ты, ты, композитор, ты, лауреат премии Ленинского комсомола, ты эту заразу тащишь на сцену. Ты ее разносишь по стране!

— Что такое? — возмутился Отрадный. Он был на голову выше Лекова и тяжелее килограмм, как минимум, на двадцать, поэтому легко отпихнул обнаглевшего самодеятельного музыканта. Леков отлетел в сторону, но Кудрявцев, с проворством хорошего футбольного вратаря, фиксируя правой рукой девушку Наташу, левой поймал своего товарища и удержал в вертикальном положении.

— Все эти ваши «Песняры», все эти «Ариэли»… Все это…

Леков сморщился и плюнул на асфальт.

— Это не русская музыка. Это развесистый, разлюли-малинистый блатняк. И ты, артист, ты свои заунывные рулады валишь со сцены, называешь это «корнями», как и все вы… Ты, мать твою, дедушка русского рока… Какой там рок? Рок — это свобода, это, как ты говоришь, искусство. А знаешь ты, композитор, главное правило любого искусства? А?

Отрадный молчал, тяжело дыша.

— Знаешь? Главное правило искусства — отсутствие каких бы то ни было правил. Понял?

— Козел ты, — переведя дыхание сказал Отрадный. — Рома, я не знал, что твои друзья такие мудаки. Я его хотел, урода, завтра в студию отвести. Хотел его продвинуть… А теперь — пошел он в жопу. Пусть сидит в своих подвалах. Со своей сраной самодеятельностью. Я хотел ему, — он посмотрел на Кудрявцева. — Я хотел ему открыть Москву. Хотел вывести в люди. Подумаешь, блядь, спел три песни… Кроме этого надо еще столько всего… Одними песнями ты себе, идиот, дорогу не проложишь…

— Дорогу куда? — ехидно спросил Леков. Он уже успокоился и стоял, посмеиваясь, чиркая зажигалкой, прикуривая сигаретку и косясь на девушку Наташу, безвольно висящую в руках Кудрявцева.

— Дорогу куда? — переспросил Отрадный. — Дорогу на большую сцену. Познакомить хотел с Лукашиной…