на Кудрявцева и взял стакан с пивом.

— За искусство можно, — сказал он неуверенно.

— Ну, чтобы все искусства процветали, — улыбнулся Леков и стукнул своим стаканом о стакан артиста.

— Да… Чтобы процветали, — промямлил тот и вдруг быстро, в один глоток проглотил двести пятьдесят граммов «Жигулевского».

— Ну вот, — заметил Леков. — Это другое дело. Продолжим? Роман, — он посмотрел на Кудрявцева. — А что дальше-то будем делать?

— Поехали ко мне, — предложил Кудрявцев. — Сережа!

— Да? — встрепенулся артист.

— Ты свободен сегодня вечером?

— В общем-то…

Отрадный с тоской посмотрел на пивные бутылки, которые выглядели как-то очень сытно, очень по-доброму поблескивали своими зелеными, запотевшими боками.

— В общем-то… — не мог решиться Отрадный.

— Да в чем дело-то, е-мое?!.

Леков налил себе еще пива.

— Нужно же нам как-то закрепить дружбу Ленинграда и Москвы. А то — рок-клуб — говно, самодеятельность — говно… Так не пойдет. В мире очень много есть хороших вещей. В том числе, и в самодеятельности. Поехали, Сережа. Выпьем, поговорим… А баб возмем?

— Баб? — Кудрявцев тяжело вздохнул. — А каких?

— Да вон, куча целая, — Леков махнул рукой в сторону буфетной стойки. Там маячила небольшая очередь из малолетних поклонниц Отрадного, перекочеваших сюда из-за кулис вслед за любимым артистом.

— Не люблю я московских девушек, — скучным голосом сказал Кудрявцев. — То ли дело, ваши, питерские… Интеллигентные, хоть и бедные. И одеты плохо. Но, зато, обязательно посуду помоют после вечеринки, ночью спать не мешают… И, главное, никогда ничего не сопрут. А наши — их только в квартиру запусти. Сколько случаев было. То икону снимут со стены… На кухне у меня — штук пять уже ушло. Вместе с московскими девушками. То кольцо уведут… На худой конец — шампунь из ванной стащат. И вообще — засрут все, загадят квартиру, а потом еще выебываться начинают. Кофе им, понимаешь ли, в постель, еще чего-нибудь. Ты за кофе пошел на кухню — а она — шасть — к тебе в письменный стол… Такие суки. А питерские — они другие.

Кудрявцев зажмурился и потянулся, выбросив длинные руки высоко вверх.

— Питерские — они бедные, но гордые. И трахаются совсем по-другому. Наши-то ленивые… Манерные. А ваши…

Он скосил глаза на Лекова.

Леков важно кивнул.

— Да, трахаются ваши — как в последний раз, — мечтательно молвил Кудрявцев.

— Серьезно? — заинтересованно спросил артист. — С чего бы это? А? Я не замечал…

— А были у тебя питерские?

— Питерские?…

Артист пожевал губами.

— Не помню… Наверное, были… Хотя, — спохватился он. — Хотя, я, вообще-то, по сексу, знаете ли… Я такой образ жизни веду… Строгий. Работа, занятия… Преподавательская деятельность…

— Ну студенток-то пердолишь, Серега? — весело блеснул глазами Леков.

— Ну, а то, — Отрадный мечтательно посмотрел в потолок, потом спохватился и быстро закончил, — Да что вы, в самом деле…

— Короче говоря, едем ко мне? — Кудрявцев хлопнул ладонью по столу. — Да или нет?

— Едем.

Леков встал и, повернувшись к буфету, махнул рукой.

— Эй, девушка!

Девчушка, та самая, которая на сцене толкалась перед Лековым и выражала свое неудовольствие его поведением, встрепенулась. С лица ее исчезло сонное выражение, с которым она взирала на Отрадного, его сменила маска, выражающая крайнее раздражение и досаду. Леков, совершенно очевидно, вывел ее из транса.

— А? — растерянно спросила она.

— Вот тебе и 'а'! — громко крикнул Леков, не обращая внимания на то, что взоры всех, присутствующих в буфетном зале, включая комсомольцев-комитетчиков в один миг уперлись в его покачивающуюся фигуру. — Иди сюда. говорю.

— Это вы мне?

Девчушка, кажется, не понимала, чего от нее хочет странный юноша, по виду — совершенный гопник, но при этом почему-то оказавшийся за одним столиком с живым богом. И не просто оказавшийся, а ведущий с ним оживленную беседу. Как равный с равным.

— Тебе, тебе. Иди сюда.

Комсомольцы, растворившиеся было в затененных углах буфета встрепенулись и приняли охотничьи стойки.

Девчушку передернуло — вероятно от волнения, она быстро посмотрела по сторонам — товарки, стоящие в очереди за пивом и тихонько щебетавшие о чем-то своем, девичьем и потаенном, как по команде замолчали и пялились на бедную избранницу во все глаза.

— Ну, слушай, давай, шевелись, — крикнул Леков. — У нас времени нет.

Кудрявцев усмехнулся и посмотрел на артиста. Тот с отсутствующим видом пил пиво маленькими глоточками, сосредоточенно, с серьезным лицом, словно, по предписанию врача употреблял целебную микстуру.

Поклонница Отрадного, снова впав в транс, медленно двинулась к столику, за которым сидел ее кумир, опустивший в стакан известный всей стране длинный холеный нос со съехавшими на самый его кончик не менее известными, являющиеся неотъемлемой частью имиджа артиста, затемненными очками.

— Тебя как зовут-то? — спросил Леков, когда девчушка остановилась у их столика глядя прямо перед собой и всеми силами стараясь сделать так, чтобы взгляд ее не упал на артиста, который, впрочем, кажется, не обращал на нее ни малейшего внимания. Несколько комсомольцев в черных пиджаках, взяв пиво без очереди, устроились за соседним столиком и навострили уши.

— Наташа, — гордо ответила девчушка.

— Лет сколько? — с интонацией опытного следователя спросил Леков. На лбах некоторых из компании сидящих за соседним столиком комсомольцев выступил пот.

— Двадцать.

— Сколько-о?!

— Ну, двадцать.

— Ага. Ты хорошо сохранилась, маленькая. Поехали тогда.

— Куда?

— А в гости. Поедешь?

— Куда?

— В хорошее место. Не бойся, Наталья. Не обидим.

Леков хмыкнул.

— И Сергей едет.

Отрадный еще глубже погрузил свой нос в стакан.

— Да? Я не знаю… А где это?

— В центре, — сказал Кудрявцев. — Поехали, господа. Решили, так решили. Я тоже выпить хочу. А за рулем, знаете ли…