— Пиво классное, — заметил Куйбышев.

— А здесь другого не бывает. Коля работает, мой приятель.

— Да? А ты раньше мне не говорил… Он, что ли?

Куйбышев кивнул в сторону амбразуры над прилавком, откуда словно сами собой появлялись кружки наполненные янтарным, гипнотизирующим стоящих рядом мужчин, напитком.

— Не-е. Это сменщик его. Коля тут сам-то не часто светится. Только так — общий контроль.

— А-а… Правильный человек, значит.

— Еще бы. «Жигуль» купил себе.

— Так что там с котом-то твоим? С Юриком?

— Юрик оборзел вконец. Понял, что я его стал пасти. Не давать пить. Так он повадился на улицу сваливать. И домой, тварь такая, в жопу пьяный приходил. По ночам.

— Пьяный? Кот? Это как же?

— Бля, это зрелище, леденящее кровь. Как пьяный мужик, только еще хуже. Ну, это еще хрен с ним. Я терпел, он придет — спать ляжет, и нет его до следующего вечера. Но терпению моему пришел конец, когда он стал дружков водить. Таких же алкашей, как и сам… Где он только их находил? Я и думать не мог, что в нашем городе столько пьющих котов. Да не просто пьющих, а, натурально, спившихся…

— Да… Дела…

Куйбышев покачал головой.

— А я и не знал, что коты…

— Коты — как люди. Только хуже, — снова повторил Царев. — Их словами не прошибешь. Ничего слушать не хотят, твари… Говори, не говори…

— И чего? Выгнал ты его?

— Хотел.

Царев помрачнел.

— Хотел выгнать… Да, видно, судьба этому уроду благоволит. Дюк пришел, поглядел, за яйца потрогал, отдай, говорит, его мне. Я и отдал.

— Дюку? Ему же самому жрать нечего. Еще кота…

— Это у него пусть голова болит. Мне-то что?

— Верно. Забрал, значит? Знаешь, может, ему и лучше? Дюк же сам такой же алкаш.

— Да. Я ему звонил на днях, спрашивал — как там котик мой. Отлично, говорит. Покупаю, говорит, утром спинку мента…

— Кого?

Ну, минтая. Беру, говорит, кило спинки мента, половину себе, половину — коту. Так и живут.

— И чего кот? Не бухает?

— А пес их разберет. Наверное, пьет. Вместе с Дюком. Ему же скучно. К нему теперь не ходит никто. Всех друзей отвадил.

— Да-а… А хороший мужик был.

— Точно.

Царев поставил пустую кружку на прилавок и взял другую — пена в ней уже осела и почти не оставляла следов на усах и бороде Царева.

— Точно, — повторил он, засунув в рот папиросу. Деньги у Царева, так же, как и у Куйбышева, водились, но курил Саша Царев исключительно «Беломор». То ли по привычке, оставшейся со студенческих голодных времен, то ли находя в этом некий особенный шарм. — Мужик был классный. Умничал только слишком. Вот и остался один.

— Ага. Главное — не умничать, — кивнул Ихтиандр. — Главное — чтобы костюмчик сидел. О, гляди! По нашу душу, вроде.

К пивному ларьку, пристально оглядывая небольшую очередь, толпившуюся окрест, приближались двое милиционеров. Осматривали-то они всех, стоящих в ожидании опохмелки, или уже вкушающих целебный напиток, но траектория их движения была направлена прямо к Цареву с Куйбышевым.

— Ну е-мое, — разочарованно протянул Царев. — Будет покой в этом городе или нет? Дадут нам пива выпить как людям, или что?

— Не боись, — успокоил друга Куйбышев. — Разберемся.

— По улице шла мерзость, — тихо сказал Царев. — И не видна в толпе. Одета ли по моде, одета ли как все…

— Да… Костюмчики, конечно, подкачали… Я все не понимаю, почему им форму по росту не подбирают? Специально, что ли?

Форменные брюки милиционеров были, мягко говоря, коротковаты. Впрочем, это не являлось исключением из правил. Брюки любого из милиционеров, находящихся на улицах Ленинграда в 1983 году открывали для всеобщего обозрения милицейские лодыжки.

— И рубашки у них говенные, — сказал Ихтиандр. — Ни одна баба на мужика в таком наряде не западет.

— Ну да — не западет. А то они все без баб?

— А кто западет — это и не баба вовсе. Это уж совсем надо быть… Не знаю кем. Посмотри, клоуны просто. Брючки маленькие, ботиночки бесформенные… Уроды, одно слово.

Милиционеры, подойдя к ларьку поближе ускорили шаг и, вероятно, услышав последние слова Куйбышева, как-то оттерли Царева и нависли над Ихтиандром с двух сторон.

— Документы! — бесцветным, но не предвещавшим ничего хорошего голосом произнес один из них, с сержантскими погонами на болтающейся мешком голубой рубашке. На красном лбу постового выступили капли пота, фуражка съехала на затылок, открывая плоское, невыразительное, какое-то белесое лицо.

«Ну и рожа, — подумал Царев. — Явно, сволочь комсомольская… Принципиальный гад. Из этих, идейных. Таких не уболтаешь… Чего им надо, сукам?».

Куйбышев полез в карман джинсовой куртки «Ливайс» на которую с непонятным выражением лица взирал второй постовой, хранящий молчание и застывший в неудобной позе, слегка наклонившись вперед с руками, вытянутыми по швам.

— Почему не на работе? — строго спросил первый, белесый, резко дернув головой и переведя взгляд на Царева.

— Так мы это… Во вторую смену, — ответил Витя Царев, последние полтора года официально нигде не работающий.

— Во вторую смену… Быстрее давай, — он снова уперся взглядом в Куйбышева, который продолжал копаться в карманах.

— Товарищ сержант, — тихо сказал Ихтиандр, вытащив, наконец, из заднего кармана джинсов маленькую красную книжечку. — Товарищ сержант, можно вас на минуточку?

— Чего? — постовой вытаращил глаза, удивительно быстро из голубых превратившиеся в темно- фиолетовые. — на какую еще минуточку?

— Ну, мне нужно вам кое-что сказать.

— Дай сюда! — рявкнул постовой, вырвав документ из пальцев Ихтиандра.

— Так… Так, так… Ага…

— Видите ли… Мы тут на работе как бы, — почти шепотом произнес Куйбышев.

Белесый сержант шевелил губами, вникая в смысл написанного в красной книжечке Куйбышева.

— Этот с тобой? — наконец спросил он, указав глазами на Царева.

— Да, товарищ сержант.

— Ладно… Держи.

Милиционер протянул книжечку Куйбышеву.

. — И не на жопе такие вещи надо носить. Понял?

— Так точно, — отрапортовал Ихтиандр, пряча книжечку в нагрудный карман рубашки.

— Ладно… А вы?

Сержант шагнул в сторону очереди.