– О чём ты думаешь, Эрна? Разве время теперь? Смотри: неудача за неудачей.
Она шёпотом повторяет:
– Да, неудача за неудачей.
– А ты хочешь любви? Во мне теперь нет любви.
– Ты любишь другую?
– Может быть.
– Нет, скажи.
– Я сказал давно: да, я люблю другую.
Она тянется всем телом ко мне.
– Всё равно. Люби, кого хочешь. Я не могу жить без тебя. Я всегда тебя буду любить.
Я смотрю в её голубые, опечаленные глаза.
– Эрна.
– Жорж, милый…
– Эрна, лучше уйди.
Она целует меня.
– Жорж, я ведь ничего не хочу, ничего не прошу. Только будь иногда со мною.
Над нами тихо падает ночь.
31 июля.
Я сказал: не хочу помнить Елену. И всё-таки мои мысли с нею. Я не могу забыть её глаз: в них полуденный свет. Я не могу забыть её рук, её длинных прозрачно-розовых пальцев. В глазах и руках душа человека. Разве в прекрасном теле может жить уродство души?… Но пусть она не радостная и гордая, а раба. Что из того? Я хочу её, и нет её лучше, нет радостнее, нет сильнее. В моей любви её красота и сила.
Бывают летние туманно-мглистые вечера. От напоённой росой земли встаёт мутный, мелочно- белый туман. В его тёплых волнах тают кусты, тонут неясные очертания леса. Тускло мерцают звёзды. Воздух густой и влажный и пахнет скошенным сеном. В такие ночи неслышно ходит над болотами Луговой. Он колдует.
Вот опять колдовство: что мне Елена, что мне её беспечная жизнь, муж офицер, её будущее матери и жены? А между тем я скован с ней железной цепью. И нет силы порвать эту цепь. Да и нужно ли рвать?
3 августа.
Завтра опять наш день. Опять Эрна приготовит снаряды. Опять Фёдор, Ваня и Генрих займут назначенные места. Я не хочу думать о завтрашнем дне. Я бы сказал: я боюсь о нём думать. Но я жду и верю в него.
5 августа.
Вот что было вчера. В два часа я взял у Эрны снаряды. Я простился с ней на Тверской и на бульваре встретил Генриха, Ваню и Фёдора. Фёдор занял Столешников переулок, Ваня Тверскую, Генрих дальние переулки.
Я зашёл в кофейню Филиппова, спросил себе стакан чая и сел у окна. Было душно. По камням стучали колёса, крыши домов дышали жаром. Я ждал недолго, может быть пять минут. Помню: внезапно в звонкий шум улицы ворвался тяжёлый, неожиданно странный и полный звук. Будто кто-то грозно ударил чугунным молотом по чугунной плите. И сейчас же жалобно задребезжали разбитые стёкла. Потом всё умолкло. На улице люди шумной толпой бежали вниз, в Столешников переулок. Какой-то рваный мальчишка что-то громко кричал. Какая-то баба с корзинкой в руках грозила кулаком и ругалась. Из ворот выбегали дворники. Мчались казаки. Где-то кто-то сказал: генерал-губернатор убит.
Я с трудом пробился через толпу. В переулке густым роем толпились люди. Ещё пахло густым дымом. На камнях валялись осколки стёкол, чернели раздроблённые колёса. Я понял, что разбита карета. Передо мной, загораживая дорогу, стоял высокий фабричный в синей рубахе. Он махал костлявыми руками и что-то быстро и горячо говорил. Я хотел оттолкнуть его, увидеть близко карету, но вдруг, где-то справа, в другом переулке отрывисто-сухо затрещали револьверные выстрелы. Я кинулся на их зов. Я знал: это стреляет Фёдор. Толпа сжала меня, сдавила в мягких объятьях. Выстрелы затрещали снова, уже дальше, отрывистее и глуше. И опять всё умолкло. Фабричный повернул ко мне своё лицо и сказал:
– Ишь ты, палит…
Я схватил его за руку и с силою оттолкнул. Но толпа ещё теснее сомкнулась передо мною. Я видел чьи-то затылки, чьи-то бороды, чьи-то широкие спины. И вдруг услышал слова:
– Генерал-губернатор-то жив…
– А поймали?
– Не слыхать, чтоб поймали…
– Поймают… Как не поймать? Да-а… Много их ноне… этих…
Поздно вечером я вернулся домой. Я помнил одно: генерал-губернатор жив.
6 августа.
Сегодня в газетах напечатано:
«Вчера было совершено злодейское покушение на жизнь генерал-губернатора. В три часа генерал-губернатор выехал из Кремлёвского дворца в свою канцелярию, что на Тверской площади. Адъютант Его Высокопревосходительства, полковник кн. Яшвиль, обыкновенно составлявший расписание маршрута, сообщил и на этот раз градоначальнику предполагаемый путь: через Спасские ворота по Красной площади и дальше по Петровке и Столешникову переулку к генерал-губернаторскому дому. Когда лошади поворачивали с Петровки, на мостовую сошёл человек в форме чиновника министерства юстиции. В одной руке у него была коробка, перевязанная ленточкой, как обыкновенно перевязывают конфеты. Приблизившись к карете, он взял коробку в обе руки и бросил её под колёса. Раздался оглушительный взрыв. К счастью, генерал-губернатор остался жив. Поднявшись без посторонней помощи с земли, он направился в подъезд дома купца Соломонова, где и оставался до прибытия вызванного по телефону конвоя. Адъютанта, кн. Яшвиля, выбросило на левую сторону. У него было повреждено лицо, раздроблены обе ноги и повреждены обе руки. Он тут же скончался. Генерал-губернаторский кучер, крестьянин Андреев, получил тяжкие поранения головы. Он скончался по доставлении его в больницу. Преступник, совершив своё злодейское дело, бросился бежать. За ним погнались постовой городовой Иван Федоренко и агент Охранного отделения Игнатий Ткач. Преступник, на бегу двумя последовательными выстрелами, убил своих преследователей. Свернув на Петровку, он пытался скрыться по направлению к Страстному бульвару.
