Они выпили. Ребров посмотрел на часы. Осталось четыре минуты, и все будет решено. Он подавал привычные команды и выслушивал доклады. А когда Корабль объявил о готовности к маневру, Ребров резко развернул кресло.
— Ну вот и все! — сказал он. — Сегодня ночью я разобрался, в чем причина сбоя…
Практиканты не мигая смотрели на него. Их глаза светились надеждой.
— Эта причина в вас, ребята, — сказал Ребров, переводя взгляд с одного на другого. — Я только что отравил вас, и сейчас вы умрете… Сидеть! — властно крикнул он, увидев, что Вильсон дернулся всем телом. — Сидеть, — повторил он. — Это все, что вы теперь можете!
Черное лицо Вильсона посерело, а Белов сделался белым как мел.
— Мне жаль, ребята, но другого выхода у меня, к сожалению, не было! — с грустью сказал Ребров и прислонился затылком к ридеру. — Прощайте! И простите!
И тогда они наконец поверили, что все это не глупая и несвоевременная шутка. Поверили оба. Одновременно. Но изменить уже ничего не могли. Потому что руки и ноги больше не слушались их. Потому что тела покрылись холодным потом. И сердца начали спотыкаться. А мысли неслись вскачь, покинув этот проклятый Корабль, и улетели далеко-далеко назад. Как было бы хорошо, если бы мы не ввязались в полет с Ребровым. Сидели бы сейчас дома. Дома! ДОМА!!!
Ребров внимательно смотрел на практикантов. И когда глаза их стали вылезать из орбит и закатываться, а с губ сорвался придушенный хрип, он отключился от всего окружающего и представил себе маневр Корабля.
Натужно взвыли нейтрализаторы инерции, гася наваливающиеся перегрузки. Корабль содрогнулся всем своим тысячетонным телом.
Раздражение ушло. Ушло совсем. Ребров почувствовал себя таким, каким он был в давно минувшие годы, когда неожиданно удавалось решить очередную задачу, поставленную перед ним природой и людьми. Захотелось петь, и Ребров бы запел, но тут сердце его ухнуло в разверзшуюся пустоту, и неродившаяся еще песня умерла.
Когда Плахин достал из холодильника банку, на которой был нарисован оранжевый апельсин, Вильсон содрогнулся.
— Никогда не смогу пить апельсиновый сок, — сказал он.
Плахин вздохнул, убрал банку и, снова сев за свой стол, уставился в пустой экран Дальней Связи.
— Что же такое в нас было? — спросил Белов. — Почему Корабль не поворачивал?
— Этого мы уже не узнаем, — сказал Плахин. — Ребров стер все записи.
— А как же ему все-таки удалось повернуть? — спросил Вильсон. — Ведь мы же не умерли!
— А ты помнишь, о чем думал в тот момент? — вопросом на вопрос ответил Плахин.
Вильсон наморщил лоб и почесал в затылке.
— А ни о чем, — сказал он. — Я просто очень испугался.
— И я тоже, — проговорил Белов.
— Вот вам и разгадка, — сказал Плахин. — Капитану не нужна была ваша смерть, ему был нужен ваш страх перед ней. Ваш собственный страх. И в апельсиновом соке был не яд, а гипноделин. Потому вы поверили и испугались. И страх этот ослабил все сигналы, в том числе и те, что мешали.
— А если бы не ослабил? — сказал Белов.
— А что бы на его месте сделал ты? — спросил Плахин.
Белов помолчал, раздумывая, потом торопливо произнес:
— Я бы убил. Обоих. А после поворота покончил бы с собой.
— Вот видишь, — сказал Плахин.
— Да! — невпопад сказал Вильсон. — Капитан разыграл все на редкость правдоподобно. Мне и в голову не могло прийти, что это не яд. Мы же во всем верили капитану.
— Естественно! — сказал Плахин. — Иначе бы у него ничего и не вышло… Но он все равно подстраховался. Принял две таблетки витанола, чтобы его команды были ярче и мощней. А в его возрасте и одной было много…
Когда они вышли от Плахина, Белов сказал:
— Дичь какая-то… Капитан Ребров, и вдруг сердце! — Он посмотрел на Вильсона. — Тебе не кажется, что мы должны пройти ментоскопирование и узнать, что же в нас такое есть?
— А ты не боишься, что нам после этого запретят летать вместе?
Белов промолчал, но было видно, что он боится совсем не запретов.
