Ослепленный яростью, он помахал в воздухе запиской и проревел:

— Кто это сделал? Который из вас? Зачем вы украли мою картину?

— Это сделала я. — Она выступила из-за их спин: копна волнистых волос, ясные серые глаза. — Я поступлю так, как они мне скажут, — произнесла она слова, которые он уже давно забыл, слова, обвинявшие его в преступлении. Ее голос.

Пресвятая Матра! Ее так долго не звучавший голос.

Она снова его процитировала:

— “Я отдам им Пейнтраддо Чиеву, только он не будет настоящим. А этот я сохраню у себя. Запру ненадежнее. И только ты и я будем знать правду”. — Ее лицо не изменилось, но сама она стала жестче, злее. — Я тебя знаю, Сарио. Я знаю, что это ты.

— Ведра. — Ее имя у него на губах. Словно первые мазки, сделанные рукой, насильно лишенной кисти на многие годы. Как тяжело! Но это и в самом деле она. Прекрасная Сааведра. — Я лишь ждал, когда придет время. А потом собирался отпустить тебя. — Он не сделал ни единого движения, чтобы прикоснуться к ней. Еще не сделал. — Слишком рано. Кто сотворил это? Я должен был выпустить тебя на свободу!

— Нет, слишком поздно, Сарио. — Он не понимал ее гнева. Сааведра никогда не сердилась на него. — По какому праву ты отнял у меня Алехандро? По какому праву посадил в тюрьму, двери которой не собирался открывать?

— Не правда!

— Я потеряла свою жизнь! — выкрикнула она.

— Потеряла жизнь? Я спас тебя от смерти! Благодаря мне ты не стала белым черепом с пустыми глазницами, не превратилась в пыль, как все остальные. Как Алехандро!

— Ты не спас меня, — возмутилась она. — Ты меня ограбил. Отнял годы жизни, тех, кого я знала и любила, отнял все, что у меня было — в мое время, — все, чем я дорожила. У меня остался лишь ты.., и ребенок.

Сарио вздрогнул. Ребенок. Единственное, чего он не мог ей дать, — он не был мужчиной в глазах всего остального мира, вечно оставался талантливым мальчиком, художником, создающим великолепные полотна. Может быть, именно поэтому она и ушла к Алехандро?

— Ведра, — взмолился он. — Ты не понимаешь…

— Я понимаю одно, Сарио: ты заплатишь за содеянное. Я молилась, я просила Матру простить меня, просила прощения у Алехандро за то, что должна сделать. Но я дам моему ребенку — ребенку Алехандро — все, что ему причитается, даже если мне придется пожертвовать тобой. Меня ничто не остановит.

Что случилось с его верной, покорной Сааведрой? Она всегда знала и принимала его Дар как судьбу. Всегда любила его больше всех на свете. Если не считать того, что она посмела полюбить Алехандро, у которого не было ничего, кроме красивого лица, и кривого зуба, и беспокойной, почти животной энергии, притягивавшей к нему всех. Алехандро — ничтожество. Как только он ей объяснит…

— Свяжи ему руки за спиной, — приказала Сааведра Кабралу. Обвела взглядом собравшихся иллюстраторов, всех, кроме Сарио. — Вы, Вьехос Фратос, были так уверены в собственном могуществе, что забыли — и забываете! — насколько оно непрочно.

— Мы никогда этого не забывали! — запротестовал Гиаберто.

Никогда не забывали. Его слова повисли в воздухе. Никогда не забывали. Имена первого Сарио, а потом Риобаро, Оакино, Гуильбарро да и всех других, остались в памяти людей благодаря их гениальным произведениям.

Пресвятая Матра! Они собираются его связать.

К нему подошел Кабрал с веревкой в руках. Сарио был силен, но Кабрал и молодой Дамиано оказались сильнее. Верх над ним одержала не физическая сила; он смотрел на Сааведру, живую, не сводящую с него глаз, а ее лицо сияло такой ослепительной красотой, над которой не властны столетия. Только ее красота повернулась против него, серые глаза стали жесткими как гранит, губы сжаты — она его не простила.

Именно Сааведра связала ему руки, хотя не прикоснулась к нему и пальцем. Именно она заключила его в темницу, хотя не сделала ни шагу с того места, где стояла в окружении Вьехос Фратос. Нет, Сааведра стояла не среди них, она их возглавляла — любому было ясно, что они ей подчинились.

Первой Любовнице! Как смеялся бы Риобаро! Возможно, это развеселило бы всех любовниц: милую Бениссию, бедняжку Саалендру, великолепную Корассон, Рафейю, несравненную Диегу, Лину, такую уверенную в себе Таситу, практичную Лиссину, эту волчицу Тасию. Они знали, что любовница может владеть тайнами, которых не дано узнать ни одному Верховному иллюстратору.

Как Грихальва добились своего положения? Благодаря иллюстраторам или с помощью их сестер и кузин?

И вот он, величайший из всех Верховных иллюстраторов, стоит перед Сааведрой, первой и самой знаменитой любовницей из рода Грихальва. Почему так случилось, что они стали врагами?

— Ведра, — начал он. Ему удастся ее отговорить, как только она поймет, каких высот они могут достигнуть вместе…

— Уберите его с моих глаз, — холодно приказала она. — Мой Сарио для меня умер. Умер. Как Алехандро, и Раймон, и Игнаддио, и все, с кем я была знакома. А здесь стоит лишь то, что осталось от Сарио.

Умер. Только не это. Только не лишенные духа мясо и кости.

— Я — Сарио, — выкрикнул он. — Ты же знаешь, что это я, Сааведра. Ты знаешь, что я здесь, хотя и нахожусь в чужом теле. Тело — ничто, всего лишь плоть, чтобы я смог прожить еще одну жизнь, довести до совершенства… — Он замолчал.

Его удивило, что взгляды, обращенные на него, исполнены ужаса, будто он сказал нечто такое, что вызвало у них омерзение. Так же точно смотрела на него Элейна там, в Палассо, словно он чудовище.

А в глазах Сааведры блестели слезы. Значит, она понимает.

— Здесь есть надежная комната, куда мы могли бы его поместить? — спросила она. — Нам нужно очень многое сделать, если мы хотим подготовиться к ассамблее, которая соберется через два дня.

— Ведра, не оставляй меня. Ты мне нужна.

— Это уж точно, — съязвила она. — Ты всегда во мне нуждался. И вдруг Сарио почувствовал жжение на коже, в глазах и на языке. Он прожил слишком много лет и досконально изучил реакции своего тела, он точно знал, что каждая из них означает.

— Мои картины! — в ужасе воскликнул он. — Кто-то уничтожает мои картины. Их положили в воду, они гибнут! Ты должна это остановить. Ведра!

Она вышла вперед, наклонилась и обрызгала водой знаки, начертанные на полу у его ног, чтобы снять заклинание. Ее заклинание — это сделала Одаренная женщина! Значит, она все-таки признала свой Дар, согласилась с ним — и использовала против него!

Сааведра постояла немного, окинула его изучающим взглядом, Сарио не понимал, что она рассчитывала увидеть. Лишь она одна, одна из всех, в состоянии его понять. И простить. Ведь так было всегда.

— Ведра, — прошептал он.

Она повернулась к нему спиной.

И его увели из комнаты. Их было слишком много, а он не считал нужным учиться приемам физического боя. Ни в одной из своих жизней. Его руки слишком много для него значили.

Теперь все это уже не важно. Важно то, что Сааведра к нему вернулась. Вернулась лишь затем, чтобы бросить раз и навсегда.

Когда его втолкнули в маленькую комнатенку с побеленными стенами, где не было ни мебели, ни каких бы то ни было украшений, а потом заперли дверь, он остановился посередине и горько заплакал.