Придя в себя, Себастьян обнаружил, что лежит на грубо сколоченных нарах, застланных шерстяной ворсистой материей. Нары располагались в углу просторной пещеры, посреди которой возвышался выложенный из камней очаг. В очаге горел огонь, вокруг, на чурбаках, сидели четверо мужчин и тихо разговаривали на незнакомом языке.

Он шевельнулся, прислушиваясь к своим ощущениям: обе голени и правая рука были упакованы в лубки, ребра сдавлены чем-то жестким, голова туго перетянута толстым слоем материи. Места переломов ныли, но тотальная боль, вгрызавшаяся в голову ненасытной гиеной, прошла.

Люди у очага заметили, что раненый пришел в себя, и неспешно к нему приблизились.

— Я ученый, — пробормотал по-английски Себастьян. — Миссия профессора Вольфгаузена. Катастрофа…

Мужчины опять переглянулись и пожали плечами. Были они бородаты, одеты в папахи и бурки, за поясами — кинжалы в богато отделанных металлом ножнах. Себастьян уловил краем глаза какое-то шевеление в дальнем углу пещеры, затем послышался плач грудного ребенка. Он напряг зрение — над детской люлькой возилась женщина.

— Я не есть солдат, — пробормотал гость по-русски. — Я ученый.

Самолет — катастрофа. Я — не есть враг. Вы мне — помогать. Я вам — хорошо платить.

Бородачи снова переглянулись и как-то странно улыбнулись разом, обнажив великолепные зубы. Себастьян напрягся. Кроме родного, он довольно сносно владел английским и русским языками — далее его лингвистические способности не распространялись. Как объясниться с незнакомцами, которые, судя по всему, кроме горского наречия, ничего более не понимают?

— Нам высе равно, кито ты, — заговорил вдруг один из бородачей, ужасно коверкая русский:

— Ты — гост. Сыпи, атдихай. Зыдэс я хазаин — Советы нэт. Ми тэбэ никому не отдат…

Себастьян поправлялся медленно. Почти месяц он лежал на топчане, пребывая в плену глиняных лубков и жесткого корсета из ивовых прутьев. Женщина — звали ее Абише — ухаживала за больным с ловкостью заправской медсестры: вовремя подсовывала под него узкий жестяной таз, а когда возникала необходимость, беззастенчиво мыла несчастного, не обращая внимания на его смущение.

За это время Себастьян, обладавший выраженной склонностью к постижению тайн чуждой речи, научился понимать язык горцев и произносить нехитрые фразы, необходимые в общении. Мужчины целыми днями спали, играли в кости и ели — с питанием проблем не было. Иногда они на несколько дней отлучались и возвращались обратно, пригоняя украденных в долине овец. Из их разговоров Себастьян понял, что родственный клан Мушаевых — отец, мать и четверо сыновей, — скрывается от властей и поэтому ведет уединенный образ жизни. Впрочем, четвертый сын ни от кого не скрывался — он сучил ножками в плетеной из прутьев люльке и жизнерадостно пускал пузыри. Ему были абсолютно безразличны проблемы взрослых — даже на свое имя и будущее предназначение он никак не реагировал:

«Саид — ты настоящий джигит! Смотри, отец кладет тебе в люльку кинжал — расти мужчиной!» Холодная сталь колола нежные ручки ребенка, он недовольно кряхтел, но не орал — действительно, мужчина… Еще Себастьян узнал, что на многие десятки километров вокруг нет ни единой живой души — высокогорная пустыня была надежным укрытием для горских изгоев.

Хозяева ни о чем не спрашивали больного гостя. Один раз сказал — кто такой, — этого вполне достаточно. Как-то раз глава семьи принес двенадцатикратный бинокль и отдал его Себастьяну, сообщив, что обнаружил его неподалеку от места падения самолета. Затем спросил разрешения взять из обломков самолета какие-то железяки для домашней надобности. Себастьян страшно напрягся, сказал, что дарит самолет хозяевам — но не весь, а то, что рассыпалось по склону. Остов, вмерзший в снег, трогать не надо — заминировано.

Что такое заминировано? Граната — знаешь? Да. Вот — очень много гранат в одном месте, а проводок от них торчит так, что любой может зацепиться и взорваться.

Как только он поправится, сразу же разминирует остов, и можно будет забирать…

Мушаев-старший долго и внимательно смотрел на немца, затем хитро улыбнулся и сказал по- горски:

— Ты — настоящий волк. — Вопросов он больше не задавал — гордость не позволила. И бинокль никто из горцев себе не взял — у них и без того было прекрасное зрение, не нуждающееся в услугах каких- то глупых стекол…

Как только Себастьян окреп и убедился, что кости благополучно срослись, он отблагодарил хозяев по полной мерке. В одну ненастную ночь он зарезал всех обитателей пещеры — и женщину тоже, — оставив в живых лишь ребенка. Ребенок ничего не понимал, а потому не представлял опасности. Поступил так Себастьян вовсе не потому, что был изощренным садистом или патологическим убийцей. Просто он искренне любил своего дядю, заменившего ему отца, и свято почитал его волю.

— Если со мной что-нибудь случится, уничтожь эти бумаги, сынок, — так сказал дядя с полгода назад, в один из тихих вечеров, когда они с племянником коротали время за кружкой пива у камина. — Уничтожь все, что так или иначе связано с этим проектом… Ты понимаешь? Сантиментам здесь не место.

Потому что это страшное оружие, и если оно попадет в руки проходимцев — последствия будут ужасающими…

Будучи правой рукой Вольфгаузена, молодой диверсант прекрасно знал, о чем идет речь. Семья абреков Мушаевых ни в коей мере не была виновата в том, что члены ее стали свидетелями авиакатастрофы и таким образом прикоснулись к страшной тайне. Они были славными людьми и хорошо отнеслись к гостю — Себастьян в долгу не остался. Он похоронил тела убитых в соответствии с мусульманским обрядом, — накануне диверсант попросил Абише подробно рассказать порядок его отправления (бедная женщина даже в самых смелых фантазиях не могла предположить, для чего гость интересуется самыми незначительными деталями ритуала), — на это ушел целый день, поскольку снег возле пещеры имел плотность льда и очень плохо поддавался обработке. На следующее утро диверсант взял люльку с маленьким Саидом, замотал ребенка в бурку и отнес на высокогорное пастбище, располагавшееся гораздо ниже пещеры абреков. Было еще одно пастбище, которое находилось гораздо ближе к пещере, но там жили одни мужики и две старые бабки. А на этом — дальнем — три молодые женщины. Младенцу нужна молодая женщина, она может заменить ему мать… Путешествие заняло почти весь день — поздним вечером диверсант кусочком угля написал по-русски на распашонке ребенка «Саид», поставил люльку у ворот крайней сакли и стремительно удрал — откуда-то приперлись любопытные здоровенные псы и захотели с ним познакомиться.

Поднявшись в пещеру, Себастьян немного отдохнул и с первыми лучами солнца отправился к месту падения самолета. Оказавшись на вершине горы, он понял, что не в состоянии исполнить последнюю волю Вольфгаузена. Вершина была девственно чиста и пустынна — пока горцы его выхаживали, природа сделала свое дело. Остов самолета был похоронен под толстенным слоем слежавшегося снега, плотного, как лед. Накануне Себастьян затратил титанические усилия, выдалбливая в этом снегу четыре небольших отверстия, чтобы похоронить горцев. Диверсант мгновенно просчитал намечавшийся объем работы и понял, что труд будет вечным: он в гордом одиночестве будет с утра до вечера орудовать киркой, пытаясь добраться до остова самолета, а ночами ветер забросает отрытую траншею пригоршнями снега, и вечно сырые кудлатые тучи напитают этот снег влагой, и к утру он превратится в лед… Что ж — есть другой способ выполнить последнюю волю дяди. С большим миром юного диверсанта ничего не связывает — единственный родной человек, который любил его и берег от превратностей судьбы, погиб. Все просто — нужно остаться в этой пещере и охранять место катастрофы от посторонних. Он молод и здоров, имеет хорошие навыки обитания в любых условиях и умеет профессионально убивать. Пока он жив — никто не сможет добраться до дядиного смертоносного проекта…