сомнительным и спорным, но вы обсуждаете такой вопрос, в котором возможно людям, даже не имеющим никакого опыта в военном деле, выступить с самостоятельным мнением и выбрать лучшее. Если опасность положения кажется одинаковой и при несчастливом исходе дела ущерб, понесенный с той или другой стороны, равновеликим, нужно было бы в достаточной мере дело обдумать, и, сделав все возможные выводы, вынести твердое решение о положении в данный момент. Если бы мы нашли нужным отложить нападение на Ауксим на какое-либо другое время, мы ни в коем случае не понесем наказания и ущерба за пренебрежение к насущным интересам. Что может произойти за это время? Но если мы совершим, как это возможно, непоправимую ошибку по отношению к Ариминуму (да не покажутся слова мои чересчур горькими!), мы разрушим всю силу духа и мощь римлян. Если Иоанн поступил самонадеянно, не подчинившись твоим приказаниям, о славнейший Велизарий, ты получил уже за это полное удовлетворение относительно его и держишь в своих руках возможность спасти поверженного или предать его врагам. Смотри, как бы то отмщение, которое заслужил Иоанн, погрешив по неведению, ты не получил в ущерб интересам императора и нашим. Если готы возьмут теперь Ариминум, то суждено будет стать их военнопленными рабами энергичному Римскому вождю, целому войску и городу, бывшему уже подвластным императору. И несчастье не остановится только на этом; оно может повернуть всю судьбу войны. Сообрази сам о положении неприятелей: количеством воинов они сейчас намного превосходят нас, но они потеряли всякое мужество вследствие многих своих поражений. Естественно, постоянные удары судьбы отняли у них всякую решимость. Если же в данный момент им улыбнется удача, то не в малой степени воспрянут они духом и в дальнейшем не с теперешней смелостью, а с значительно большей поведут с вами войну. Ведь те, кто спасся из бездны несчастий, всегда бывают более воодушевленными [164], чем те, кто еще не испытывал ударов судьбы». Так сказал Нарзес.

Какой-то воин из Ариминума, не замеченный стражей варваров, пришел в лагерь римлян и принес Велизарию письмо, которое написал ему Иоанн. Это письмо гласило: «Знай, что уже давно у нас нет продовольствия, и в дальнейшем мы не в состоянии ни противиться народу, ни защищаться против нападающих, но через семь дней против воли придется и самих себя и этот город сдать неприятелям. Мы уже совершенно не в состоянии дальше противиться грозящей нам неизбежной необходимости, которая безусловно будет служить нам оправданием, если мы совершим что-либо не очень славное». Так написал Иоанн. Велизарий не знал, что ему делать; он попал в безвыходное положение. С одной стороны, он боялся за осажденных, с другой – имел подозрение, что враги из Ауксима после его ухода будут без всякого страха грабить всех, делая набеги на все эти местности, нападать с тылу на его войско и делать всяческие засады, причиняя, конечно, много зла и непоправимого вреда, особенно когда римляне вступят в сражение с неприятелем. Но затем он стал действовать так. Он оставил тут Апатия с тысячью воинов с тем, чтобы они стали лагерем у моря на расстоянии стадий двухсот от города Ауксима. Им он велел оттуда никуда не удаляться и не вступать в сражение с врагами, разве только если они пойдут на них и им придется отражать их от лагеря. Благодаря всему этому он очень надеялся, что при наличии римского лагеря в такой близости варвары будут спокойно оставаться в Ауксиме и не будут пытаться делать им неприятности в тылу. Очень значительное войско он послал на кораблях, во главе этого флота он поставил Геродиана, Улиария и брата Аратия, Нарзеса. Главнокомандующим над этим флотом был поставлен Ильдигер. Велизарий приказал ему прямо плыть к Ариминуму, но чтобы он остерегался пробовать приставать к берегу, если пешее войско намного отстанет от него. Он хотел, чтобы флот двигался вдоль морского берега. Другому войску, под [165] начальством Мартина, он велел двигаться вдоль береговой линии, сопровождая эти корабли, и велел ему, когда оно подойдет близко к неприятелям, разложить многочисленные костры, не пропорциональные численности войска, и дать представление неприятелям гораздо большей своей многочисленности. Сам же он вместе с Нарзесом и остальным войском пошел другой дорогой, более отдаленной от моря, через город Урбисалию, который в предшествующее время Аларих разрушил так основательно, что у него ничего не осталось от прежних зданий, кроме ворот, небольшого количества развалин фундаментов домов.

17. Тут мне пришлось видеть следующее зрелище. Когда в Пиценскую область пришло войско Иоанна, то, что и естественно, у местных жителей произошло большое смятение. Одни из женщин тотчас же бежали, кто куда мог, другие же были захвачены и, невзирая ни на что, уведены первыми встречными. В этой местности была женщина, только что родившая; случилось, что она оставила ребенка лежащим в пеленках на земле; бежала ли она, или кем-нибудь была захвачена, но уже вернуться сюда не могла; ясно, что ей выпала судьба исчезнуть или из среды людей, или из пределов Италии. Ребенок, оказавшись покинутым среди такого безлюдия, стал плакать. Тут какая-то коза, увидав его, сжалилась и, подойдя ближе (она тоже недавно родила), дала ему свои соски и заботливо охраняла ребенка, чтобы собака или какой-либо зверь не причинил ему вреда. Так как в этом смятении прошло много времени, то ребенку пришлось долго пользоваться этой кормилицей. Когда в Пиценской области потом стало известно, что войско императора пришло с враждебными целями только против готов, а что римляне от него не потерпят никакой неприятности, все тотчас вернулись по домам. И в Урбисалию вместе с мужьями вернулись и их жены, те, кто из них был родом римлянки; увидав ребенка в пеленках, оставшегося в живых, совершенно не зная, как это объяснить, они были в большом изумлении, что он еще жив. Каждая из них давала [166] ему свою грудь, та, у которой в данное время было молоко. Но ребенок еще не принимал человеческого молока, да и коза вовсе не хотела отказаться от него: она непрерывно блеяла, бегая вокруг ребенка, и, казалось, была готова напасть на присутствующих за то, что женщины, подойдя так близко к ребенку, ему надоедают; одним словом, она хотела обращаться с ним как бы со своим собственным козленком. Поэтому женщины уже перестали приставать к ребенку, и коза без всякого страха стала его кормить и охраняла его, заботясь о нем и во всем остальном. Поэтому местные жители стали называть этого ребенка Эгисфом («Сыном козы»). И когда мне пришлось быть там, желая показать мне такую невероятную вещь, они повели меня к ребенку и нарочно сделали ему больно, чтобы он закричал. Ребенок, сердясь на причиняющих ему неприятность, стал плакать; коза, услыхав его плач (она была от него на расстоянии полета камня), бегом с сильным блеянием бросилась к нему и, подойдя, стала над ним, чтобы в дальнейшем никто не мог его обидеть.

Вот что хотел я рассказать относительно Эгисфа. Велизарий двигался через горы этой дорогой. Будучи численностью намного слабее неприятелей, он не хотел тотчас вступать с ними в открытый бой; он видел, что варвары вследствие предшествующих постигших их неудач почти умирают от страха; поэтому он думал, что, узнав о надвигающемся на них со всех сторон неприятельском войске, они забудут о всякой храбрости и немедленно обратятся в бегство. Мнение его оказалось правильным, и в дальнейшем случилось то, что он и полагал. Когда они были в горах, отстоявших от Ариминума на один день пути, они столкнулись с небольшим отрядом готов, отправившихся этой дорогой за чем-то, что было нужно для них. Столь неожиданно наткнувшись на войско неприятелей, они никуда не могли свернуть с дороги; одни из них, поражаемые идущими впереди, пали на месте, другие же, будучи ранеными, бежали на находящиеся здесь скалы и скрылись. Видя оттуда римское войско, идущее всеми горными [167] проходами, они представили себе его более многочисленным, чем оно было на самом деле. Увидав там знамена Велизария, они поняли, что он командует этим войском. Наступила ночь, и римляне здесь остановились на ночлег, а раненые готы тайно пошли в лагерь Витигиса. Придя туда около полудня, они показали свои раны и утверждали, что Велизарий с войском, более многочисленным, чем какое они могли сосчитать, вот-вот появится. Готы стали готовиться к бою, выстроившись на север от города Ариминума (они думали, что враги придут этой дорогой), и все время смотрели на вершины гор. Когда же с наступлением ночи они сложили оружие и успокоились, они увидали огромное количество костров (их зажгло войско, шедшее с Мартином) на восток от города, на расстоянии стадий шестидесяти, и пришли в неописуемый ужас: у них явилось подозрение, что с наступлением дня враги окружат их. Таким образом, эту ночь они провели в великом страхе, с наступлением же дня, с восходом солнца, они увидали огромный флот из бесчисленного количества кораблей, двигающийся против них. Онемев от ужаса, они бросились бежать. Они собирали свой багаж с такой поспешностью, с таким смятением и криком, что не слышали уже приказаний, и ничего другого у них не было на уме, как только первыми выбраться из лагеря и оказаться поскорее за стенами Равенны. И если бы еще оставалось силы и храбрости у осажденных, то они, сделав вылазку, могли бы произвести избиение врагов и тем бы закончили всю войну. Но сделать это теперь помешал им как сильный страх, вызванный всем предшествующим, так и физическая слабость, поразившая