их. Всю силу огня обрушьте на гитлеровцев. Дерзко и смело высаживайте десантников-пехотинцев. Обеспечьте бесперебойный подвоз боеприпасов и продовольствия.

Товарищи североморцы!

Военный Совет Северного флота призывает вас с честью исполнить свой воинский долг, возвеличить славу Военно-Морского Флота.

Родина-мать благословляет вас на боевые подвиги во славу нашего народа, во имя победы.

За честь и свободу советского народа!

За нашу прекрасную Родину!»

Самаров кончил читать, и оркестр заиграл гимн. Все поднялись с мест, и каждый невольно сказал себе.

— Теперь пора!..

»Мой дорогой Юсси…»

Кайса появилась на пороге полусгоревшего дома, держа в руках дорогое манто. Она накинула его на узкие плечи, задорно крикнула:

— Юсси, мне идет… правда?

Пеккала опустил бинокль, придирчиво осмотрел ее:

— А ну, повернись… Так-так…

Кайса кокетливо переступала ногами по закопченному снегу, словно вертелась перед зеркалами в ателье универмага Стокмана на Алексантеринкату в Хельсинки.

— Хорошо? — спросила она.

— Ничего, — согласился полковник, — только чуть-чуть коротко, кажется…

— Вот бы еще боты, — размечталась Кайса и тут же обиделась. — Ты чего смеешься, Юсси?..

Обхватив телеграфный столб, полковник хохотал, как еще не хохотал за все эти годы; наконец смех его перешел в простудный кашель; откашлявшись, он снова посуровел:

— Дура ты, — сказал. — Милая, дорогая дура!

— Хорошо, что хоть милая…

Отряхивая с ветвей комья сырого снега, на дерево сели вороны, прокаркали лениво. Кайса вынула из сумочки дамский блокнот с зеркальцем, стала подводить краской губы (последнее время она особенно следила за своей внешностью).

— Милая, — с явным удовольствием в голосе повторила она и счастливо улыбнулась.

В небе с треском лопнуло белое облачко, и осколки обожгли сугробы рыхлого снега, проколов их глубокими ямками; одна ворона с перебитым крылом свалилась к ногам женщины.

— Ого! — притворно удивилась Кайса. — Полковник Пеккала, неужели вам безразлично, что милая для вас женщина подвергается обстрелу?

— А ты не торчи здесь. Смешно: куда я — туда и ты… В конце улицы показался бегущий на лыжах вянрикки Раутио Таммилехто, еще издали он крикнул:

— Немцы!.. В Аалтоярви немцы!..

Пеккала обождал, пока вянрикки снял лыжи, и спокойно спросил:

— Ты был в Коккосалми?

— Был, херра эвэрсти… Немцы уже в Аалтоярви, и мне…

— Я тебя спрашиваю о другом: когда придут сюда лясккикаппинцы?

Таммилехто воткнул лыжи пятками в снег, развел руками:

— Но, херра эвэрсти, в Коккосалми лясккикаппинцев уже нет, там стоит рота регулярной армии..

— Так это еще лучше, — внезапно обрадовался Пеккала. — Кайса, ты слышишь?.. Наконец-то наш генеральный штаб раскачался!

Таммилехто растерянно замигал белыми ресницами:

— Херра эвэрсти, но они… не придут.

— Разве ты не сказал, что мы находимся в тяжелом положении?

— Я сказал, херра эвэрсти, что мы почти окружены, но… но они…

— Да говори, не мямли!

— Мне велели передать, — выпалил юноша, — что вас заочно предают военному суду… За то, что вы… Я говорил, херра эвэрсти, что вся история может закончиться плохо! Мы выступили без приказа, и теперь…

А это, Кайса, ты тоже слышишь? — спросил полковник.

— Слышу, Юсси… слышу…

Пеккала посмотрел, как тает в голубом небе свежее облачко разрыва, и яростно прошептал:

— Пусть только попробуют, сволочи!.. Я сам посажу их всех за решетку!.. Я им все вспомню!.. О-ох, и собаки же!..

Он взмахнул кулаком, точно хотел ударить кого-то, быстро пошел в сторону леса. Никто не видел, как лицо у него вдруг уродливо перекосилось, и слезы — слезы горькой обиды — брызнули из зажмуренных глаз; Пеккала неумело вытирал их грязной ладонью, с его тонких губ, покрытых шелухой обветренной кожи, срывались отдельные слова:

— Даже сейчас… сейчас даже, когда… когда мы все тут-Гроб нам, сатана перкеле!.. А они, крысы… Что они делают?.. Суоми наша… Ну, погоди!..

Его догнала Кайса, прижалась к нему всем телом.

— Юсси, дорогой, ты плачешь?.. Но что же нам делать?.. Ведь это последнее, это последнее наше… А потом… Юсси, не плачь, я с тобой… Все кончится хорошо!..

Полковник вытер лицо снегом, ожесточился.

— Ну-у, — сказал грозно, — так, значит, в Аалтоярви немцы?.. Пусть меня судят, но в Лапландии немцам не бывать… Пошли, Кайса!..

На опушке леса дымили костры, «лесные гвардейцы» кутались в дырявые шинели. Старый солдат с выщербленными зубами встал перед полковником, попросил:

— Херра эвэрсти, если у вас есть хоть один патрон, дайте его для моей пустой винтовки.

Пеккала слепо и глухо прошел мимо, а Кайса, раскрыв сумочку, протянула солдату обгрызенный кусок няккилейпя:

— Хлеба — на, а патронов — нету!

— И на том спасибо, нэйти…

Полковник поднялся на высокое взгорье, откуда виднелась затерявшаяся среди лесистых холмов деревушка Аалтоярви, и в тот же момент разрывная пуля ободрала кору ближайшего дерева.

— Уйди, Кайса, — крикнул полковник, — не лезь сюда!

— Юсси… — жалобно начала она; тогда Пеккала швырнул в нее смерзшимся комком земли:

— Уйди, сказал!..

.Кайса спустилась вниз, присела к костру. Один солдат с мутно-желтым бельмом на глазу спросил:

— А вот, нэйти, отчего это так: котелок воды с солью вскипятишь, сразу выпьешь — и вроде сыт?.. Отчего?..

— Зато, посмотри, — ответила Кайса, — опух ты как, словно леший болотный стал.

Солдат потрогал свое лицо пальцами, оставлявшими на щеках нездоровые ямки, и печально вздохнул:

— Опух… это верно, нэйти!

Сверху, шумно обрушивая ногами снег и камни, скатился полковник Пеккала, молодо сбил кепи на затылок.

— А ну! — крикнул. — Выкатывай орудия на дорогу… Уж если с русскими воевали, так с немцами… Выкатывай, парни, выкатывай!..

Опушка леса ожила, солдаты стали подниматься, даже раненые решили идти вместе со всеми. Три старые гаубицы — единственные, что остались после боев с егерями, подхватили за лафеты, потащили под откос. Повинуясь командам прибежавшего Таммилехто, «лесные гвардейцы» дружно рассыпались по кустам; сгорбившись, перебегали с кочки на кочку.