— И чего это у вас земля такая, — говорил во тьму чей-то голос, — камень, вода да мох. Куда ни упадешь, везде — ох!..

Лейноннен-Матти хрипло засмеялся, закашлялся, снова засмеялся.

— Я люблю эту землю, — просто сказал он. — К ней приглядеться как следует надо, много прячет она в себе. Лес, рыба, мрамор, мех, слюда, железо, водопады. А насчет того, что кругом дикий камень да озера, хочешь карельское поверье расскажу?

— Подожди, Матти, — перебил его Стадухин, ложась рядом с Левашевым на холодную землю. — Стреляли?

— Нет, товарищ лейтенант, молчат.

— Ну, ладно, тогда рассказывай, Матти…

— Хранится в народе такая наивная вера, что были в мире сначала одна только вода и ветер, — тихо рассказывал финский учитель. — Ветер дул очень сильно, вода постоянно шумела и волновалась. Неугомонный ее ропот поднимался кверху, к самому небу, и очень беспокоил бога. Надоело это богу, разгневался он и приказал волнам окаменеть. И волны, как были, так и остановились. Окаменели волны и стали горами. А брызги водяные превратились в камни и землю. Крупные брызги стали галькой на морском берегу, а мелкие — как песчинки, из которых земля получилась. Потом хлынули с неба дожди и лились несколько лет подряд. От этих дождей, которые скопились в ложбинах гор, образовались озера и реки…

Лейтенант проснулся на рассвете. Было темно, холодно. Только на востоке едва-едва обозначалась тонкая, еле разгорающаяся полоска восхода. А по веткам деревьев уже прыгали красногрудые снегири, оглашая лес громким щебетаньем и пересвистом. Легкий туман медленно сползал с вершин сопок в болотные низины, и там уже не таял, а густел все больше и больше.

Лейтенант взглянул на часы. Покрытые фосфором стрелки показывали только половину седьмого. От своих соседей по флангам солдаты уже знали о предстоящем прекращении огня и ходили, не прячась за валуны, во весь рост. В маленькой ложбинке, поджав под себя автомат, спал Левашев, укрытый сверху кустами. Ему, очевидно, было холодно, он постоянно натягивал шинель на голову и часто двигал во сне ногами, шумно обваливая под откос твердые комья замерзшей земли.

Лейноннен-Матти подошел к Стадухину:

— Поздравляю, товарищ лейтенант! Вышибли-таки лахтарей из войны!

Прибежал командир пулеметного расчета:

— Товарищ лейтенант, финны гаубицу перетаскивают. Стрелять или нет?

— А они .стреляют?

— Нет, притихли. Будто и войны не бывало.

— Ну и вы не стреляйте. Лишнего кровопролития не надо!..

Солнце всходило все выше и выше, серебря на деревьях иней. Тонконогий кулик перебегал поле, прыгая с кочки на кочку. В лесу неожиданно родился печальный, заунывный звук, протяжно поплывший над вершинами сосен, — это финские солдаты затянули песню. Стало настолько светло, что уже можно было разглядеть их маленькие окопчики, вырытые по склону сопки, и дымок полевой кухни, стоявшей в лесу.

Было необычно, не по-фронтовому тихо. Солдаты лежали, курили, передавая один другому кисеты с махоркой, и слушали финскую песню. Она угасла так же незаметно, как и появилась, постепенно перейдя на прежний заунывный звук, который, проблуждав с минуту в лесу, замер в отдалении.

Скоро в окопчике стали показываться головы солдат. Обычно осторожные и подозрительные, финны на этот раз свободно расхаживали на виду русских, высовываясь наружу по самые плечи.

Стадухин снова взглянул на часы. Левашев, держа палец на спусковом крючке винтовки, мушка которой двигалась за идущим по окопу финном, удовлетворенно заметил:

— Верят нам, сукины дети. Знают, что русский человек понапрасну не убьет!..

Еще не было и восьми, когда на бруствер окопа, хорошо видимый всем, вскочил финский солдат с белой повязкой на рукаве и, сильно размахнувшись, воткнул винтовку штыком в землю.

— Эй, русский! — громко крикнул он. — Табак есть?

Левашев опустил свою винтовку и крикнул в ответ:

— Есть!

Лейноннен-Матти добавил по-фински:

— Тулкаатяннэ!

На бруствер окопа вылезло еще несколько финнов. О чем-то посовещавшись между собой, они нерешительно направились в сторону русских позиций.

— Ну, значит, придется раскошеливаться, — рассмеялся Левашев, доставая туго набитый махоркой кисет. — Ничего не поделаешь!

Он выпрямился во весь рост над грядой валунов и пошел навстречу финнам, а следом за ним пошли и остальные.

Только сейчас, перескочив через узкий ручеек, разделявший позиции, все увидели финских солдат вблизи и поразились тому, как выглядели эти расхваленные фашистской прессой вояки «великой страны Суоми». Выцветшие заплатанные мундирчики, рваные сапоги, наушники кепи спущены от холода и застегнуты булавками на подбородке; а в выражении худых лиц сквозят усталость, голод, тоска по дому, по родным семьям. И только у некоторых еще холодными искрами сверкает в глазах огонек затаенной вражды и ненависти.

Осторожно брали грязными пальцами табак из русских кисетов и, не переставая благодарно «киитосить», застенчиво улыбались извиняющейся улыбкой. Жадно затягивались пахучим дымком, втягивая внутрь давно не бритые щеки, и окружали Лейноннен-Матти, который говорил с ними по- фински.

Ефрейтор переводил:

— Среди них много бедных крестьян, рыбаков и лесорубов… есть даже батраки… Они говорят, что в эту войну не хотели воевать за немцев… Они жалуются, что гитлеровцы обобрали их страну, в семьях — голод, разруха, все земли и рыбные тони запущены… Они не знают, что будет с ними после войны, но рады ее концу…

Один финский солдат отстегнул от пояса нож и вместе с кожаными ножнами, обитыми медью, протянул Левашеву:

— В нашей стране нож, — сказал он, и глаза его голубели из-под белесых бровей, — самый дорогой и редкий подарок. Этим дареным ножом вы можете зарезать меня, как последнюю собаку, если я разрушу мир между нами. Даже не каждый суомэлайнен решится дарить нож своему другу. Но… берите, я дарю этот острый пуукко вам!

Финские солдаты неожиданно побросали окурки и зашептались:

— Шюцкор… шюцкор… луутнанти…

Прямо к ним, размахивая руками в больших белых крагах, бежал офицер, из-под его ног с шумом выпархивали болотные птицы.

— Такайсин!.. Тааксэпяйн! — кричал он еще издали, приказывая своим солдатам вернуться обратно.

Не добежав до Стадухина нескольких шагов, он остановился, едва не упав по инерции вперед, и, мотнув головой, вскинул к виску белую крагу:

— Луутнанти финской армии — Рикко Суттинен.

— Офицер Советской Армии. Тоже лейтенант. Юрий Стадухин.

Суттинен снова поднес руку к козырьку кепи и, с трудом сдерживая ненависть, так и клокотавшую в нем, отчеканил:

— До начала мирных переговоров между нашими правительствами войска моей и вашей страны должны находиться на расстоянии пистолетного выстрела.

— Мое командование, — ответил Стадухин, — не предупреждало меня об этом. А ваши солдаты попросили у меня табаку…

— Финская армия обеспечена своим табаком!

Рикко Суттинен резко повернулся и побежал нагонять солдат, которые уныло возвращались к