Все невольно придвинулись ближе: что скажет этот недалекий отсюда норвежский город, к вольным устам которого гитлеровцы приспособили свою глотку. И дикторша стала говорить об ожидаемом прибытии в северные провинции Финмаркена, Тромс и Нурланн, министра полиции «национального» правительства Норвегии Ионаса-Ли, который надеется посетить полярные города Варде, Гаммерфест, Каутокайно и Киркенес; население этих городов заранее предупреждалось о том, что германское командование собирается провести трудовую мобилизацию среди норвежцев без различия пола и возраста для проведения оборонительных работ в связи со все растущей «красной опасностью».

Некоторое время все сидели молча, словно ожидая чего-то еще, но Нарвик, помедлив, стал передавать музыку.

Товарищ Улава первая прервала тягостное молчание:

— Вы знаете, как в народе зовут этого министра?

— Нет, — ответил Саша Кротких.

— Не Ионас-Ли, а… Иудас-Ли!

Осквик, обычно сдержанный, неожиданно вспылил.

— Я помню, как он мешал нам ехать сражаться за Мадрид… Этот Иудас-Ли настоящий подлец, и я готов месяц сидеть на дороге, по которой он проедет, чтобы…

— Давайте ужинать, — неожиданно сказал Никонов, и Осквик, словно устыдившись своей горячности, понуро отошел к рации.

— Ничего я не понял, что тут говорилось, — улыбнулся Саша Кротких, снимая с огня мясо. — Ну чего?.. Чего ты смеешься, синеглазая? — спросил он Арчер и добавил серьезно: — Ишь ты… фрекен!

— Господин лейтенант, нам далеко еще идти?

Лейтенант Вальдер, подняв жесткий, отороченный бархатом воротник шинели, молча прошел мимо.

Греческие мулы, звякая уздечками, жевали в темноте жухлую траву, стучали копытцами по камням; на их спинах раскачивались короткие тупые минометы. Один из мулов вдруг тоскливо закричал, подняв голову к бездонному небу, и Пауль Нишец видел, как тиролец с длинным пером в пилотке ловко накинул ему на морду какую-то сетку. Потом посыпались удары, животное переносило их безропотно, только миномет на его спине закачался сильнее.

— Стой! — шепотом передали по цепи.

Остановились. Где-то журчала в камнях река, кустарники шумели тоскливо, плакала во тьме какая-то птица, вздыхали мулы.

— Рассыпайся, — тихо скомандовал Вальдер, — цепью, цепью…

Подняв над головой руку, Нишец повел свое отделение вдоль какого-то обрыва. Его нагнал и тронул за хлястик шинели Франц Яунзен:

— Послушай, Пауль, ты еще ничего не знаешь?

— А что?

— Не разговаривать! — прикрикнул Вальдер.

Яунзен помолчал — и снова, шепотом:

— Вчера финский посланник в Стокгольме уже посетил советское посольство…

— Ну так что?

— …И просил принять в Москве мирную делегацию…

— Я сказал: прекратить разговоры! — прошипел Вальдер.

Шли молча. Птица все плакала, плакала. Странная птица, таких в Германии не бывает.

— Откуда это? — спросил ефрейтор.

— Шведский доброволец рассказывал. И газету…

— Стой!

— Что за черт, опять — стой…

— Ложись!.. Ефрейтор, ко мне!

Пауль Нишец ловко подполз к лейтенанту, который лежал впереди на пригорке.

— Слушаю, господин лейтенант.

— Видишь?

— Нет, господин лейтенант!

— Болван! Смотри лучше.

Вдалеке, в изложии гор, виднелось странное здание, отличимое от скал лишь своими более геометрическими формами. Вальдер и Нишец лежали, долго всматриваясь в каждый камень. В конце концов им повезло. За кустом промелькнул человек.

— Снять, — приказал Вальдер.

Два тирольца уползли бесшумными ящерицами. Человек за кустом замер.

Лейтенант Вальдер вцепился зубами в рукав шинели.

— У-у-у, — заскулил он, — заметили, кажется…

От него пахло французскими духами и кожей новенькой портупеи, одной рукой он доставал пистолет и жалобно выл:

— У-у-у… заметили…

Трах! — грянул выстрел, и вскочивший на ноги тиролец шлепнулся на землю. Трах! — снова, и на этот раз часовой ткнулся в кусты…

— Ахтунг!.. Смелей!.. Цепью!.. Что вы сбиваетесь в кучу?.. Вперед… Не ленись!..

Метров пятьдесят бежали в сумраке, спотыкаясь и падая, подбадривая себя криками:

— Давай, давай!..

— Лейтенант — впереди!..

— Он молодец!..

— И не такое бывало!..

— Отхлебну шнапсу!..

— Оставь глоток!..

— Вперед, парни!..

И вдруг жарко полыхнули в лицо пулеметы, упрятанные за стенами каменного здания. Перекатываясь через головы, солдаты шлепались мешками; крича, ругаясь и просто молча покатились в кусты первые раненые.

— Вперед, вперед!.. Кто там отстал?.. Позор, позор!..

Но уже залегли, прижатые огнем, и покатились обратно, волоча за ноги и за руки хрипящих раненых. Избиваемые шомполами, бежали мулы; тирольцы снимали минометы, наспех втыкали в каменистую землю их треноги, и первые мины, взвизгивая, полетели в сторону здания.

Бой разгорался. Пулеметы прорезали сумерки огненными росчерками. Егеря наспех глотали шнапс — готовились снова идти вперед. Где-то на уступах скал, черневших вдали, заполыхали ракеты, и солдаты сразу оживились:

— Наконец-то подходят!

Это подходил второй отряд егерей, посланный в обход, чтобы ударить по партизанам с фланга. И в этот же момент закричало несколько голосов:

— Они отступают… Поднимаются в горы!..

Теперь уже все видели, как темные фигуры людей выбегают из замка, скрываясь в тени высоких гор; только пулемет, упрятанный в стене здания, неистовствовал по-прежнему.

— Ахтунг! — вскочил Вальдер. — Мы не дадим уйти им!.. За мной, солдаты!..

Пауль Нишец опомнился, стоя на широкой площадке лестницы внутри замка. Прямо отсюда начинался длинный коридор, в конце которого светилось низкое чердачное окно. В этом-то окне и стоял пулемет, а рядом с ним, плавая в луже крови, лежал босой здоровяк-матрос в тельняшке…

Никонов отводил свой отряд в горы, пробиваясь через редкие заслоны егерей. Партизаны шли молча, помогая один другому преодолевать все возрастающую крутизну. Время от времени они так же молча скидывали с себя поклажу и метким огнем сбивали в низину егерей, продолжавших преследование. Они слышали, как внизу долго работал пулемет, у которого остался Саша Кротких, потом стих. Все остановились на мгновенье и сняли мешки.