— Кофе в два часа ночи? Но вы не заснете!

— Вот именно. — Квинн пытался говорить непринужденно, но его голос то и дело срывался и рука с сигаретой дрожала.

— У вас часто бывают кошмары? — спросила Модести.

— Достаточно часто. — Он постарался затянуться сигаретой, но губы отказывались слушаться.

— Может, вам станет легче, если вы расскажете, в чем дело?

— Да, наверно, вы уже обо всем догадались. Мое имя могло кое-что сказать вам. Генри Квинн. Второй пилот на том самом самолете, который в прошлом сентябре захватили террористы.

— Тогда похищалось много самолетов. А в сентябре я поневоле оказалась в отрыве от текущих событий и газет.

Он уставился в пустоту и заговорил:

— Два араба. Они возникли, когда мы садились в Риме… Когда мы приземлились, они потребовали, чтобы итальянцы освободили трех террористов, которых арестовали после теракта в Милане в прошлом году. В противном случае угрожали уничтожить самолет и всех, кто в нем находился. Восемнадцать часов шли переговоры с итальянцами. Красным Крестом и так далее.

Он попытался затушить сигарету, но рука его так дрожала, что Модести сама взяла у него окурок и затушила в пепельнице.

— Я убил троих, — с трудом произнес Квинн, закрывая глаза. — В том числе и ребенка.

— Как это?

Он отыскал ее руку и стиснул, хотя, как показалось Модести, сам того не подозревая.

— Это тянулось бесконечно долго. Прошло двенадцать часов. Четырнадцать, шестнадцать. Господи, как я ненавидел тех сволочей. Я пытался напомнить себе, что их надо опасаться, но ничего не вышло. Я был в ярости. Пассажиры вели себя великолепно. Я твердил про себя: мерзавцы, как смеете вы угрожать этим людям — мужчинам, женщинам, детям. Чтоб вы сдохли, чертовы фанатики!..

Он провел рукой, вытер губы.

— Не могу выразить словами это чувство, но оно росло во мне. Высилось, ширилось… — Он замолчал надолго, потом заговорил опять. — Мы действовали по правилам — наш экипаж… Главное, безопасность пассажиров… Только что это значит на самом деле? Сидеть сложа руки и ждать, когда они сменят гнев на милость? Но что, если они все равно решили уничтожить и нас, и пассажиров, и себя? Не знаю, как нужно было поступать… Но в какой-то момент один из них вышел из самолета, стал препираться то ли с министром, то ли с кем-то еще. А второй стоял в конце прохода с гранатой в руке. Граната Миллса. Он не выдернул чеку. — Квинн посмотрел на Модести и добавил: — Если чека не выдернута, то от гранаты не может быть вреда…

— Да.

— Ну, а я дал отдохнуть одной стюардессе, разносил еду. И мне показалось, что есть шанс. Автомат был у араба на плече. Я шел с подносом. И еще мне удалось вывернуть стальной прут с полки в нашем отсеке. Я все пытался собраться с силами и атаковать гадов… Майк Чарли — командир корабля, — сохранял хладнокровие. Он, похоже, стал побаиваться за меня. Он то и дело бормотал: «Не надо действовать наобум, Квинн… Квинн, держи себя в руках». Но тут я понял, что можно рискнуть. Я спрятал прут под поднос и, когда почти поравнялся с арабом, бросил поднос и ударил его прутом по запястью. — У Квинна взгляд сделался отсутствующим и, хотя он говорил все так же тихо, речь стала быстрой, сбивчивой. — Я рассчитал вроде бы правильно. Если бы араб выронил гранату, его песенка была бы спета. Но я самую малость промахнулся. Он выдержал удар, не выронил гранату, отскочил назад и выдернул чеку. И хотя я и ударил его прутом по голове, он успел бросить гранату. Я услышал, как она ударилась о пол, повернулся и увидел, что она катится по проходу. Катится, катится и чуть подпрыгивает. Потом этот бедняга, который летел с женой и дочкой, прыгнул на нее. Он, конечно, не мог помешать ей взорваться, не мог ее куда-то там выбросить. Он просто решил ее накрыть своим телом… Да, это был храбрый поступок. Но чертова граната подпрыгнула и покатилась под кресла. А потом я услышал грохот от взрыва и крики, крики…

Квинн клацал зубами так, что не мог говорить. Он мотал головой, пытаясь успокоиться. Модести держала его за руку. Затем он перестал мотать головой и уставился на нее с удивлением. Теперь уже он затих, и все его защитные механизмы вышли из строя. Модести подумала, что он выглядит очень юным и уязвимым.

Наконец он снова заговорил — тихо и как-то монотонно:

— В общем, все пошло наперекосяк. Тот, кто пытался схватить гранату, не пострадал. Уцелела и его жена. Но девочка погибла. А кроме того, скончались еще двое, сидевших сзади. Те, кто были снаружи, быстро обезвредили второго араба… Ну а потом началось расследование. Меня обвинили в том, что я пошел на неоправданный риск. Они, конечно, были правы.

Квинн лежал и тяжело дышал. Потом в лице его появилась уже знакомая Модести агрессивность, и он пробормотал:

— Ну, говорите, что я вовсе не виноват, что просто так уж неудачно все вышло. Все мои друзья говорят это мне. По крайней мере, в лицо…

— То, что думают они или я, не имеет никакого значения, — спокойно отозвалась Модести. — Это ваше бремя, Квинн, и никому, кроме вас, не будет позволено нести его.

— Так, вот слова железной женщины, — усмехнулся Квинн, пытаясь подавить смятение. — Но между нами, что вы об этом думаете?

— Я скажу вам, что я знаю, а не что думаю. Если бы вам удалось обезвредить террориста, вы стали бы героем и о вас писали бы газеты — «Отчаянный поступок летчика спасает пассажиров». Но не надо забывать, что «отчаянный» означает и «рискованный», и все может обернуться плохо.

— Так, собственно, и вышло.

— Очень жаль. В отношении терроризма я жестко смотрю на вещи, Квинн. Если дать понять этим мерзавцам, что их угрозы действуют, они обнаглеют донельзя. Собственно, так уже и происходит.

— Я убил троих, в том числе ребенка…

— Ежедневно умирает множество людей — в автокатастрофах, при бомбежках, в результате бандитских налетов.

— Одним больше, одним меньше, не велика разница? Здорово.

— Несколько погибших могут спасти пару сотен других людей. Они могут помешать чуме распространяться с такой легкостью.

— Чудно. Если не оказаться в числе этих двоих…

— Как начертано в книге судьбы, так и происходит, — кивнула Модести.

— Вы из фаталистов?

— Отчасти, — улыбнулась Модести. — Но не из пассивных.

— Я могу это засвидетельствовать. — Взгляд его потеплел. — Бах, трах, тарарах! — Он вздохнул: — Спасибо, что дали мне возможность выговориться. И за то, что напомнили насчет моего личного бремени. Это лучше, чем слюнявые утешения. В основном я справляюсь с собой, только вот ночные кошмары… Стоит заснуть, и ты оказываешься без брони и лат… Хотите знать, почему я так мерзко вел себя по отношению к вам с самого начала?

— Ну?

— Вы внушаете мне благоговейный ужас. Вы сильнее меня. А мне это не по душе.

— Благоговейный страх? Бросьте, Квинн, что за ерунда.

— Это сущая правда. Вы слишком уж совершенны. Я не говорю про ноги, фигуру… Нет, вы потрясающе справляетесь с ситуацией. Не проигрываете. Ну а для того, кто знает, что такое поражение, это уж слишком.

— Извините, — ответила Модести. — Но постарайтесь не восставать против меня. Ну, что, теперь вы будете хорошим мальчиком и ляжете спать?

Он покачала головой и, натянуто улыбнувшись, произнес:

— Нет, вряд ли это получится без моего плюшевого мишки. Слишком уж все жутко. Стоит кошмарам начаться, они не отпускают. А вы идите спать. И забудьте про кофе. Я уже не хочу спать. Но можно покурить?

Модести кивнула, потом сказала: