метро, весь день крутиться, и хотелось спать. Но Наталья была умницей.

— Что же, — сказала она. — Придется выключить утюг.

— И забрать все мои кассеты, — решил я. — Им вредно долго лежать на одном месте.

— Господи, — сказала Наташа. — И подумать не могла, что придется вот так петлять — в своем городе…

— С чего ты взяла, что это — наш город? Их тут в пространстве Москвы, много, и сейчас мы как раз в чужом.

— Чей же этот, по-твоему?

— В нем слишком много хозяев — неофициальных, но от того не менее сильных. Но то, что нам приходится скрываться, — верный признак того, что нас принимают всерьез.

— Ты в этом уверен? — неожиданно спросила она. — Нет, не в том, что нас принимают всерьез, в другом: что мы — вернее, ты и твои единомышленники — действительно серьезная сила?

— А ты уверена, что знаешь, на чьей я стороне?

— Не смеши. Это на тебе написано метровыми буквами, светящимися в темноте.

— Ну хорошо. А ты сомневаешься во мне и моих единомышленниках? Для этого есть основания?

— По-моему, да.

— Ну, — сказал я неопределенно, — поживем — увидим.

— Ты хочешь сказать, что…

— Если бы я ждал чего-то конкретного, это не было бы неожиданностью.

Случиться может все, что угодно, — в пользу и одних, и других. И давай закончим этот разговор: время уходит, а дел на сегодня еще предостаточно.

— Довлеет дневи злоба его, — согласилась она, легко спрыгнув со стула.

Протянула мне кассеты — Теперь ответственность на тебе.

Я кивнул. Брать на себя ответственность мне было не впервой. Упрятал кассеты в карман и подхватил свой неизменный суперкейс. Он был тяжёлым даже на вид.

— Что там у тебя такое?

— Пижама, — сказал я.

— И, разумеется, зубная щетка. И дезодорант..

— Ну а как же без этого? — подтвердил я.

Чтобы избежать излишнего риска, я вывел Наталью уже нахоженной тропой — по крыше и чердакам, воспользовавшись на этот раз другим подъездом. Мои журналистские правила не рекомендуют повторяться. Руководствуясь ими, я решил не пользоваться своей машиной, и, выйдя из дверей, мы сразу же повернули в другую сторону, прошли по пустынным в этот час и не очень освещенным улицам, вышли на проспект и вскоре поймали такси. Пока мы шли и ловили машину, я успел продумать, что делать дальше. Воспользовавшись телефоном такси, я позвонил очередной моей репортерской жертве — генералу Филину. Он отозвался красивым театральным баритоном:

— Филин. Слушаю.

— Сергей Игнатьевич, простите за поздний звонок. Вас беспокоит корреспондент немецкого журнала на русском языке…

Он прервал меня:

— Ваша фамилия?

— Вебер.

— Ага. Приходилось слышать. Вы, полагаю, хотите взять у меня интервью?

— Так точно, — откликнулся я.

Понятия не имею, почему я ответил именно словами: «Так точно», хотя вполне возможно было сказать просто: «Да, это я» или «Вы не ошиблись».

Чувствовалось что-то такое в этом человеке, что заставляло отвечать по-солдатски. И его это, кажется не удивило. Он мне показался настоящим генералом, то есть буквально — всеобщим начальником. И к тому же читал немецкий журнал, издающийся на русском языке. И то, и другое можно было сказать далеко не о каждом военачальнике.

— Когда?

— Когда вам будет удобно. Хотелось бы не позже завтрашнего дня.

Его молчание длилось не более полусекунды.

— Завтра — сложно. А сегодня?

Такого я просто не ожидал.

— Это было бы прекрасно!

— Адрес знаете? Не дожидаясь ответа, он назвал адрес. — Сколько вам нужно времени, чтобы добраться до меня?

Я мгновенно прикинул:

— Минут двадцать пять…

— Жду вас через тридцать минут.

— Нас пропустят?

На мой последний вопрос он не стал отвечать — просто положил трубку. Я дал шоферу новый адрес.

— К Филину, что ли? Не первый раз туда людей вожу, — сказал он. — Серьезный мужчина. Ему можно верить.

— В чем? — спросил я.

— Да во всем. Если бы он куда-нибудь выдвигался, я бы проголосовал за него не задумываясь. Только он политикой не занимается. Или тоже начал? — Вот узнаем, — сказал я неопределенно.

— А где потом можно будет прочитать?

Я невольно усмехнулся:

— Вы что, серьезно?

— Будьте уверены.

— Право, не знаю, что сказать. Журнал — дело не простое… Могу только пообещать: если опять придется с вами ехать — честно расскажу.

Этот водила мне чем-то нравился. Вообще у меня нет привычки раздавать подобные обещания. Он же, запустив руку в карман, вытащил оттуда карточку:

— Понадобится машина — позвоните. Обслужу мигом.

— Спасибо, — сказал я. — Вполне может случиться. Ведь и на самом деле могло. Машина тем временем неслась по четырехполосной — в одном направлении — эстакаде Северо-Восток — Юго-Запад. Эстакада была скоростной, и озаренные ртутным светом спицы великого московского колеса быстро поворачивались под нами. Трасса — на высоте тридцатых этажей, а значит — над крышами, потому что проходила она не над местами высотной застройки — стрелой летела, оставляя внизу Ярославское шоссе и Мещанскую. Справа медленно отступала назад Останкинская башня, а за нею — темный зеленый массив, объединяющий Выставку, Останкинский парк и Ботанический сад, уже много лет как слившиеся в одну нераздельную территорию. Магистраль отделила от себя приток, плавно ускользнувший влево — на Сокольники, Измайлово и дальше — к Среднему и Внешнему Кольцам. Дворец Ремесел, занимавший вот уже лет пятнадцать добрую половину территории Выставки, заменивший разброс ее павильонов и павильончиков, на мгновения угрожающе воздвигся над нами, но тут же исчез за спинами — а впереди уже ярко-желтым световым шаром обозначилась четырехъярусная развязка эстакад Северо-Запад — Центр. Мы стремились все дальше, поравнялись со Стрелецкой башней — самым крупным в Москве торговым Центром в середине Стрелецких переулков. Водитель стал перестраиваться вправо. Над Самотекой развязка увела нас вправо, к Можайскому радиусу. Над нами подсвеченное московскими огнями небо на мгновение