доследует с ними. Преданный слуга хотел самолично выяснить все связанное с судьбой оставшихся у большевиков государя, императрицы и принцесс. Эта новость не вызвала ни у кого ни малейших подозрений. Цесаревич немного поплакал, он дядьку любил, но ему было обещано, что расстаются они ненадолго. Узнать же о судьбе отца, всей семьи ему хотелось, понятное дело, не менее, чем всем прочим. До порта Энзели уезжавшие добрались благополучно. В тот же день «Астраханец» снялся с якоря и ушел на норд-норд-ост.
Проводивший соратников до «Астраханца» и сердечно распрощавшийся с капитаном Измайлов долго глядел пароходу вслед — пока и клотики мачт не спустились за горизонт. Море было беспокойным, хотя настоящего шторма не ожидалось.
Больше о пароходе никогда никаких сведений не поступало и никто из находившихся на борту так и не возник более, не отметился среди живых.
Радиостанции на пароходе не было, и о своей плачевной, как видно, судьбе «Астраханец» сообщить никому не мог и позвать на помощь — тоже.
Одному только Измайлову все было ясно — и тогда, и потом. Было желание заказать заупокойную по всем ушедшим — однако от этого он удержался. А отец Протасий, не знавший ни о чем, молился за здравие плавающих и путешествующих.
Таким образом престолонаследник и его сестра остались с маленькой, но зато надежной свитой. Измайлов вскоре нашел возможность снять домик на окраине и примерно через месяц, убедившись, что все вокруг спокойно, решился наконец искать путь во дворец шахиншаха. Мало было спасти цесаревича от гибели; необходимо было также сохранить пока в тайне его статус в расчете на будущее: рано или поздно (хотя похоже, что не рано) династия должна была возвратиться на престол предков, который занимала триста четыре года, что совсем не мало по европейским меркам. Сохранить же статус, получить официальное (пусть и не оглашаемое широко) признание можно было только при участии других царских фамилий или хотя бы одной — но зато известной. Это, кстати, было одной из причин, по каким Измайлов решил осесть в Персии, несмотря на то, что она расположена в опасной близости от бурлящей России. Персия была древнейшей монархией с богатейшей историей, с могучими традициями. А что и правители, и народ ее принадлежали к иной вере — то это, полагал флотский офицер, было вовсе не главным. Измайлов понимал, что при определенных условиях сословная близость становится важнее и надежнее и национальной, и религиозной, и политической. К адмиралу противника, взятому в плен, все равно относятся как к адмиралу, а не матросу, хотя вроде бы и тот, и другой подпадают под определение «враг». Что уж говорить о такой замкнутой и насквозь проросшей своими законами и традициями касте, как царские дома. И при возникновении необходимости слово шахиншаха сыграло бы куда большую роль в подтверждении происхождения и прав престолонаследника, чем какие угодно научные или политические соображения. Кстати, именно потому Измайлов и не любил более англичан.
По его представлениям, король Георг предал не просто царственного родственника и его семью, и не только даже Россию, своего союзника. Это было гораздо сильнее, чем оскорбление офицерской чести.
Итак, нужно было как-то достучаться не до кого-нибудь, но до самого шахиншаха; задача — особенно если учитывать восточную страсть к церемониям и запретам — практически невыполнимая. Тем не менее лейтенанту как-то удалось ее решить. Как — остается и по сей день неизвестным.
Вся эта история излагается по дневникам и другим записям Измайлова. Они были начаты значительно позже, все оказалось записано им по памяти, память же, как известно, — великий иллюзионист и часто заставляет видеть не то, что было на самом деле. Так вот этот эпизод — аудиенция у самого государя Персии — в этих записях не получил почти никакого освещения, там об этом сказано буквально полслова. Можно предполагать, что необходимость выполнить эту задачу заставила офицера пойти на какие-то нарушения морали и этики, на обман, может быть, или на насилие — одним словом, на что-то серьезно задевавшее честь дворянина и морского офицера настолько серьезно, что он так и не решился доверить это бумаге. Будь у Измайлова тогда или позже близкая женщина — мы наверняка получили бы недостающую информацию. Однако в отличие от большинства моряков Измайлова женщины, по-видимому, не интересовали — что по меньшей мере удивительно, так как был он человеком красивым, с правильными, даже нежными чертами лица, кудрявыми волосами и стройной фигурой. Однако факт остается фактом — о его отношениях с женщинами нам и по сей день ничего не известно.
Так или иначе — он был принят шахиншахом. Еще удивительнее то, что шах ему поверил, хотя, может быть, и не сразу. Так или иначе, вернувшись домой, лейтенант объявил членам императорской фамилии, что персидский государь ожидает их у себя. Цесаревича это даже не очень удивило — подросток еще был готов любое чудо воспринимать как должное, а тут речь шла о вещах, в его понимании совершенно естественных. На следующий же день Алексей и его сестра переступили порог шахского арка — чтобы затем исчезнуть на долгое, долгое время, а под настоящим своим именем, по сути дела — навсегда.
Сам же лейтенант императорского флота благополучно вернулся в снятый им дом, к своим матросам. Они прожили там еще два с лишним года. Нет достоверных сведений, чем они занимались, хотя известно, что время от времени лейтенант приглашался для каких-то консультаций — правда, не во дворец, который он так больше никогда и не посетил, но к эмиру, ведавшему в Персии морскими делами. Удалось установить также, что несколько раз он выезжал на побережье Персидского залива, а оттуда, возможно, и дальше. Вероятнее всего, эти приглашения и выезды связаны с сотрудничеством лейтенанта с персидской разведкой. Известно также, что через два года Измайлов, которого в Персии стали именовать Исмаил Фаренг Наиб, вместе со всей своей командой исчез, как это часто бывает на Востоке (да и не только там). К последнему году его жизни в Тегеране, то есть к 1920-му или началу следующего, и относятся, надо полагать, эти его записки.
Прочитать их, однако, стало возможно значительно позже: в 1945 году, когда советские войска по договоренности с англичанами, а также американцами хозяйничали на значительной части территории Ирана. В силу этих причин иранские архивы, материалы разведки не избежали российского любопытства, как и многое другое. Уходя из Ирана, русские прихватили эти документы с собой. Как к ним отнеслось советское руководство — трудно сказать. Велись ли розыски цесаревича или его потомства — неизвестно. Мы можем в этом вопросе исходить только из результатов: если и искали — то не нашли. В конце концов записки лейтенанта русского флота Измайлова нашли приют в специальном архиве советской военной разведки, где и были обнаружены нашими сотрудниками. Оригинал и посейчас находится в закрытом для публики хранилище.
О дальнейшей судьбе цесаревича и его потомков мы располагаем уже далеко не столь детальными сведениями; доступные нам материалы позволяют вместо непрерывной линии в дальнейшем обходиться лишь пунктиром — который, однако же, по-прежнему ведет нас в верном направлении. Как сказал бы лейтенант Измайлов (воистину заслуживающий титула Спасителя России) — мы лежим на правильном курсе. Вот что нам известно о дальнейшем…
Наталья тоже читала, сидя рядом со мною, пока вдруг не спохватилась:
— Слушай… Мы тут сидим так безмятежно, словно бы нам нечего опасаться.
Тебе не боязно? По-моему, мы страшно легкомысленны…
— Легкомысленны — это верно, — согласился я. — Ты права. Но это ненадолго. Давай все же дочитаем: дело срочное. А там начнем и действовать.
Она со вздохом согласилась.
Итак, российский престолонаследник как бы исчез, растворился в шахском дворце в Тегеране. Во всяком случае, имя Алексея Николаевича Романова более нигде не возникало. Официально он был признан убиенным вместе с его царственным отцом и всею семьей — и те, кто мог бы поставить эту версию под сомнение, вовсе не собирались делать этого. Никто из сторонников восстановления монархии в России не хотел, чтобы царевича принялись искать, поскольку уже в те времена ЧК обладала серьезной и страшноватой репутацией. И вот с начала двадцатых годов в числе приближенных к шахиншаху вельмож начинает время от времени упоминаться некий Мир Али ас-Сабур — вроде бы не принадлежавший ни к одному из знатных персидских родов, хотя имевший титул эмира, однако пользовавшийся, по свидетельствам некоторых современников, большими привилегиями. Правда, по свидетельству придворного историографа, на людях Мир Али появлялся редко и в беседы вступал поначалу не часто.
Когда он говорил на фарси или арабском, людям бросался в глаза его акцент. Однако стечением лет
