— Я обязательно должен там быть.
— Вижу, ты сильно полюбил мусульман.
— Фу! — Изя, казалось, чуть не подавился.
— Сказать такое о еврее!
— Тогда зачем? Что у Израиля общего с шейхом Абу Мансуром?
— Может быть, больше, чем ты думаешь. — Он прищурил глаз. — Жили же иудеи некогда в Хайбаре, что не так уж далеко от Медины, крестьянствовали вместе с арабами, что исповедовали Закон Моисея, — пока халиф Умар не переселил иудеев в Сирию…
Станет он учить меня истории!
— Рассказывают, Пророк перед смертью предупредил, что ислам и иудаизм не могут одновременно существовать в Аравии.
Он, однако, не смутился:
— А мы и не собираемся в Аравию. Только этого нам не хватало! Но дело вовсе не в наших межгосударственных отношениях. Мы ведь будем поддерживать именно того претендента, в котором заинтересованы они — и ты, по-моему, тоже.
— Пикантная ситуация, — усмехнулся я, — еврейское государство поддерживает происламского кандидата на российский престол.
— Что касается моей просьбы, государство тут ни при чем, — заметил Изя.
— Речь идет обо мне как о частном лице.
— Да, ты, конечно, лицо в высшей степени частное, — невольно улыбнулся я.
Изя уехал из страны в пору последнего Исхода — в самом начале кратковременного периода Третьей власти. После Первой — чиновничье-паханской — и после Второй — Первого Генералитета — наступила Третья; ее я в отличие от большинства журналистов называю не фашизмом, а нацизмом — потому что это определение, я уверен, гораздо ближе к истине. Не стану сейчас вдаваться в детали, напомню лишь, что Третья власть, едва утвердившись (законным, кстати, путем, как и в свое время в Германии), начала реализовать свою предвыборную программу, чего и следовало ожидать, с окончательного решения еврейского вопроса, поскольку это было единственным, что они вообще могли сделать. Решение экономических и коренных политических проблем было этой шушере просто не под силу: для этого нужен немалый интеллект, а он у наших нацистов всегда был в дефиците. РНСП, возникшая после слияния двух партий и одного движения на самой заре века, вела себя в какой-то степени даже цивилизованно: не строила крематориев и не сгоняла евреев в лагеря, просто стала отбирать у них гражданство и предоставила возможность убираться на все четыре стороны, а точнее — три: в Америку, Израиль или Германию. Евреи не сопротивлялись; вопрос отъезда уже десятки лет дебатировался в каждой еврейской, полуеврейской или даже на четверть еврейской семье — но пока решение зависело от них самих, российские евреи, которые давно уже были на самом деле более русскими, чем многие этнически безупречные славяне (потому что если уж евреи пускают где-то корни, то они пускают их глубоко), откладывали окончательный вывод на потом, искренне надеясь, что все утрясется и делать его вообще не понадобится. Когда же их поставили перед необходимостью, они даже вздохнули с облегчением, поскольку теперь ответственность за решение лежала не на них (а евреям свойственно ощущение ответственности перед потомством) и все, что оставалось им делать, -' это уложить чемоданы.
Разумеется, общины в самых разных странах пришли на помощь, невзирая на то что большинство российских евреев и понятия не имели о том, что такое тфилин и талит, не бывали в синагоге, не соблюдали субботы и крепко позабыли о кошруте. Но давно минули времена, когда еврейство отождествлялось с иудаизмом, оно уже в двадцатом веке осталось лишь психолого-этническим феноменом, показателем происхождения, простым и всем понятным.
Короче говоря, свершилось. Исход произошел тремя волнами — просто потому, что разом выпроводить (да и принять) около десяти миллионов человек оказалось никому не под силу, а подлежащих депортации оказалось именно столько: первая волна — собственно евреи, вторая — половинки, из которых три четверти с русскими, украинскими и прочими неиудейскими фамилиями, что евреям давно уже было не в новинку, как в свое время — присвоение немецких и польских фамилий. Третью волну составляли четвертушки, восьмушки и все те, кто готов был назваться чертом и дьяволом, лишь бы где-нибудь приютили. В результате тех, кто по Закону Моисея мог признаваться евреем, было среди выехавших хорошо если треть; но на это всем было наплевать, хотя в результате из страны уехала вовсе не самая бесполезная часть ее населения.
Изя Липсис попал во вторую волну. Он был половинкой по происхождению и военно-морским офицером по профессии, успел дослужиться до каперанга и командовал достаточно крупным кораблем. Говорят, кстати, что командовал неплохо. Мы с ним и познакомились на Тихоокеанском флоте, где я сам прослужил малое время. Уезжал он со скрежетом зубовным, однако выбирать не приходилось, потому что перед тем его все равно выгнали в отставку, хотя он мог еще служить и служить. Привязанность его к Российскому флоту была настолько большой, что в Израиле он и думать не стал о флотской службе, хотя пожелай он всерьез — и место нашлось бы: его там достаточно хорошо знали. Но он круто переложил руль и пошел прямым курсом в коммерцию; помогли люди, знавшие его по России, но успевшие уехать и обосноваться раньше. Тогда он и стал Изей Липсисом, потому что в России он именовался капитаном первого ранга Игорем Седовым и оставил это имя прошлой флотской жизни, как бы умерев и родившись вторично совершенно другим уже человеком. Возможно, в нем и на самом деле все изменилось — кроме разве что любви к России. И когда Третья власть благополучно опочила и очень быстро промелькнула Четвертая — Интеллекратия, — он стал бывать в России довольно часто.
Такой была, во всяком случае, официальная версия. Его легенда. Но не одними легендами жив человек. И троице, которой я всегда доверял, состоявшей из уже названных Акимова и Салах-ад-Дина Китоби, третьим же был я сам, — троице этой было известно об Изе еще и другое, не менее интересное.
Во всяком случае, и сам визит его, и то, что он мне сказал, а еще больше — все, чего он не сказал, заинтересовали меня в немалой степени.
Видимо, разговор не следовало прекращать — так, сразу. Потому что Липсис мог оказаться именно тем человеком, которого мне следовало найти — ну, предположим, чтобы написать о нем очерк, — если такое объяснение вас устраивает.
Впрочем, на вашем месте я бы в такой вариант не очень верил. «Это — вам!», как сказано в суре «Добыча», айяте четырнадцатом.
— Ну а чем ты занимаешься в свободное время? Если не считать этого ленча? Стандартная программа — Bolshoy, Оружейная палата?
— На хрена они мне сдались? — сказал отставной каперанг, поднеся последний голубец к самому носу, словно обнюхивая. — Взять десять пудов мелкого маку…
Он хитрил — но как-то неубедительно, словно нарывался на дальнейшие расспросы. Я не заставил себя уговаривать.
— Все же зачем тебе сдался этот прием в Кувейтском посольстве?
Он глянул на меня искоса снизу вверх — словно сомневался, стоит ли раскрывать мне государственные тайны; судя по его физиономии, только о них и могла сейчас пойти речь. Но корчить рожи он умел всегда.
— Да видишь ли, то, что творится сейчас тут, в России…
Он снова умолк — достаточно надолго.
— Ну, кое-что, естественно, вижу. Даже из-за рубежа.
— Да, да… Это происходит, как ты наверняка догадываешься, не без соизволения великой державы.
Я не стал спрашивать — какой. Великая держава все еще была одна, и находилась она не по эту сторону океана. Правда, в ее соизволение не очень-то верилось.
— Предполагалось, — продолжил он медленно, как бы тщательно подбирая слова, словно говорил под протокол (впрочем, я не был уверен, что какая-нибудь запись не ведется: им, мною, еще кем-то третьим), что Россия, значительно укрепив свое влияние в исламском мире, сможет если не сразу пресечь, то хотя бы взять под контроль терроризм. Что это означало бы для мира — вряд ли нужно объяснять.
