— Постой, Сева, постой. К тебе идти не очень-то охота. Какой разговор под казенными орлами? Давай уж где-нибудь на нейтральной, как говорится, почве. В каком-нибудь «Голубом Дунае».

— Сразу видно, как ты отстал. Давно уже так не называют…

— И потом, завтра, да и послезавтра тоже, у меня никак. Я ведь только что приехал, мне еще корпункт открыть, секретаря подыскать, аккредитацию оформить, и все такое прочее. К тому же заказ уже успел получить на цикл статей, надо срочно отписываться.

— Растерял, растерял ты, Виталик, дружеские чувства!

— Ничуть не бывало. Скорее уж ты. Я ведь не просто так звоню.

— Ну, меня-то ты зря упрекаешь. Я о тебе ни на День не забывал все эти годы. Говоришь, не просто так? А в чем, собственно, проблема?

Голос его на последних словах чуть изменился; сладости в нем поубавилось. Ах ты. Сева, Сахар Медович…

— Проблема в том, — сказал я тоже без лирических обертонов, — что в иностранных корреспондентов в столице России в первый же вечер их пребывания стреляют. И не просто, чтобы напугать. Что же вы так бездарно заботитесь о людях, целиком полагающихся на вас?

— Так. Это в тебя стреляли? Где? При каких обстоятельствах?

Я изложил ему суть дела — столько, сколько ему можно было знать.

Журналист был приглашен на дипломатический прием, потусовался там, пошел домой, и тут в него… Он слушал, лишь изредка вставляя свое обычное: «Так. Так». Когда я закончил, сказал:

— В милицию не обращался?

— Только к тебе.

— Правильно. Запущу машину, разберемся. Но вообще-то… Не слишком ли ты неразборчив, а?

— Не понял.

— К чему тебе шляться по исламским посольствам?

— Запрещено, что ли?

— Да нет, понятно, у нас пресса свободна. Я тебе просто так, по-дружески. В порядке предупреждения. У них с этим их царем все равно ни черта не получится. Эта каша не для России. А как только он провалится — пойдет, чего доброго, такой откат, что… Нам и вообще-то царь не нужен, хватает президента. Недаром же он сказал в последнем обращении к нации: «Я сделаю все, чтобы не допустить в стране никаких потрясений и фундаментальных перемен». И это не только сотрясение воздуха, поверь. И нынешний кандидат прямо на его плечах въедет в Кремль. А уж мусульманского царя мы и подавно не хотим и не захотим никогда.

Я не стал спрашивать, кто — «мы». Вместо этого сказал:

— Кстати, ты не знаешь, как и где его найти? Мне заказано интервью с ним, это такой гвоздь будет, понимаешь…

— Ты о ком, об этом претенденте? Или о кандидате в президенты?

— Об Александре. К кандидату у меня вопросов вроде нет. Алексей-то где сейчас? В Париже? Европейский претендент.

— Да вроде бы. Тут запутаешься совсем, — вдруг пожаловался он. — Кто претендент, кто кандидат, кто вообще черт знает кто…

Я оставил его растерянность без внимания.

— Зато Александр, говорят, в Москве. Вы же его наверняка охраняете; помоги установить контакт. Век не забуду. По старой дружбе, поспособствуй.

Батистов помолчал немного.

— Рад бы помочь тебе, — ответил он наконец, — но не могу. Не имею права. Это, Витек, информация не какая-нибудь «для служебного пользования», эта — с двумя нулями. Здесь полная дробь. Попроси о чем-нибудь другом.

— Жаль, жаль… — протянул я разочарованно. — А я рассчитывал. (Он сердито засопел в трубку.) Ну ладно, тогда хоть обеспечь мне нормальную безопасность. Я остановился в «Рэдисоне»…

— Да слыхал я. Знаешь, просьбы у тебя нынче какие-то… боцманские. Не могу я за каждым газетчиком пускать топтуна, не в двадцатом веке живем.

Не в силах, уж не обессудь.

— Вот так раз (крушение моих надежд, судя по унылому голосу, оказалось полным)… Что же мне делать?

— Сказал уже: держись подальше от… всех этих — и проблем со здоровьем не будет. Усек?

— Да, заставил ты меня задуматься. И на том спасибо. Ладно, Сева; позвоню тебе, как только разберусь со своим распорядком… Будь здрав.

И если повезет узнать, кто там на меня охотился — уж не скрывай. Это как-никак и меня самого интересует… Этакая маленькая шпилечка под занавес. Я положил трубку.

Значит, так. О месте, где пребывает сейчас претендент Александр, Службе ничего не известно. Очень хорошо. Ей этого знать и не следует вовсе.

Что же касается прочего — то пока еще они меня не пасут. Мелочь, но приятно. Иначе он пообещал бы. Я ведь сам давал ему возможность легализовать наблюдение. Следовательно — я для них пока серьезным объектом не являюсь. Иншалла!

Я сладко потянулся и наконец-то почувствовал, что пришел в себя. Теперь можно было и взяться за дело.

Я уселся в кресло перед компьютерным столиком. Не доверяя столь важную информацию гостиничному компьютеру, включил свой, переносной, заправил диск и принялся за работу, предварительно убедившись, что все жалюзи закрыты и ничье любопытство не вызовет во мне вполне понятного ощущения досады.

На компакт-диске, врученном мне на приеме, было названо четырнадцать человек. Правда, двое из них не относились к руководителям, но именовались всего лишь наблюдателями. Первым из них был тот самый шейх в честь которого устраивалось нынешнее шумство и с которым я успел столь приятно и полезно побеседовать наедине. Второй тоже оказался знакомым: любопытный американец, заказавший серию статей. Этих я решил отложить на потом — если останется свободное время — и принялся за основных персонажей. В том порядке, в каком они располагались в записи.

Зеленчук Амвросий Павлович. Тридцать лет. Национал-социалист, участник нескольких вооруженных акций. В период нахождения нацистов у власти — то есть совсем недавно — помощник министра просвещения. Формально порвал с партией два месяца назад, не в одиночку, а вместе с целой группой молодых людей — группой, которую он, надо полагать, и возглавляет. Вероятно, приведет ее в полном составе и в новую партию.

Зачем нацисту уходить в азороссы? На что ему исламский государь всея Руси?

Тут можно в первом приближении построить такую схемку: привлекла перспектива создания сверхмогучего Российского государства — на радость нам, на страх врагам. Государства, весьма активного во внешней политике, точнее — в продолжении ее иными средствами. Цвет знамени роли не играет. Это — первый мотив. Второй, разумеется, всеобщий: деньги.

Официально никто ничего не заявлял, однако известно, что финансовых затруднений у партии и нового государя не будет. И третий: партия, уже по определению, вследствие явного тяготения к магометанству, должна вроде бы проводить жесткую политику при решении всех и всяческих еврейских вопросов, сколько бы их ни возникало в любой точке земного шара. Нацист вполне может думать именно таким образом. По их представлениям, политика вообще — геометрия прямых линий на плоскости, в то время как на самом деле она складывается исключительно из кривых высшего порядка, и никак не на плоскости, а в пространстве трех, четырех и более линейных измерений. Однако для Зеленчука это — закрытая книга, его мышление никак не замысловатее траектории полета пули.

Ну-ка, как он выглядит? М-да… Что же, вполне соответствует. На челе его высоком не отражается ровно ничего. Глаза пустоватые, и от этого, может быть, взгляд кажется весьма решительным. «И если он скажет: убей — убей»… Откуда он такой, кстати' В прошлом — прапорщик. Морская пехота. Что ж серьезный человек. И фигура явно подставная; за ним — кто-то покрупнее и поумнее.

Ну а с позиций моего интереса — он перспективен? Уж больно все откровенно. Поэтому он скорее