Лошадь очень давно меня не видела; она тотчас меня узнала; громадный прыжок, еще один – в сторону, и всадник падает в траву; в следующий миг вороной стоял рядом со мной. Времени для нежности не было. С револьвером в руках я приказал второму конокраду:

– Слезай с коня!

– Собака, как ты смеешь нам приказывать! Это наши лошади, и я…

– Молчи! – прервал я его. – Я – хаджи Кара бен Немси Эмир, друг Хаддедина, и это – мой вороной конь.

– Кара бен Немси! – воскликнул тот. – Чужак с волшебным ружьем!

Короткая схватка завершилась нашей победой.

– Теперь мы поедем на лошадях, а эти два джентльмена на наших верблюдах, – сказал я англичанину.

Люди Хаддедина, конечно же, пустились в погоню за ворами, едва заметили кражу. Уже через четверть часа на горизонте показалась внушительная толпа всадников. Они приближались.

– Они едут, они едут! – добродушно улыбнулся Линдсей. – Сэр, кто этот высокий, бородатый мужчина во главе отряда?

– Амад эль-Шандур. У него такая же длинная борода, как у его отца; только у него черная борода, а у отца была белая как серебро.

– А этот маленький человек сбоку от него?

– Наш хаджи Халеф Омар. На пегой лошади скачет Омар бен Садек. Пока они нас не узнали, но сейчас подъедут поближе.

Вот уже маленький хаджи испустил радостный вопль, погнал вперед своего скакуна и, крича по- арабски и по-турецки с примесью английских и немецких слов, устремился к нам.

Остальные всадники тоже узнали нас. Со всех сторон к нам тянулись руки, а я даже не мог пожать ни одну из них – все мое внимание занимал Халеф.

Наконец, после длительных расспросов и разговоров мы отправились в путь на пастбища Хаддедина. На радостях было обещано даже, что воры, угнавшие лошадей, не будут казнены. Часа через три мы прибыли. Все племя окружило нас, приветствуя бурными криками, салютуя из ружей и славя мои деяния. Была здесь и «прекраснейшая среди жен, солнце среди звезд», Ханне. Она казалась мне такой же молодой и красивой, как прежде.

Нас провели в самый большой шатер. Вскоре туда проник запах жаркого. Я позвал Халефа и передал ему подарки. Сам малыш получил от меня два красивых револьвера и большой кусок шелка для тюрбана. Платье из красного шелка, перстень, ожерелье, две серьги и украшение для волос, усеянное золотыми и серебряными монетами, были приготовлены мной для Ханне. Другие наши знакомые тоже получили подарки. Вскоре мы сели пировать на открытом воздухе.

– Эмир, – обратился ко мне шейх Амад эль-Шандур, – вы прибыли к нам в важный момент. Помните, когда умер мой отец, шейх Мухаммед Эмин Хаддедин из племени Шаммар? С тех пор прошло восемь лет. Чтобы почтить память знаменитого шейха, я и двадцать лучших воинов моего племени направимся в горы, где он похоронен.

Путь предстоял трудный и опасный; впереди лежали земли, населенные враждебными племенами; тем интереснее было мне отправиться вместе с ними. Бедуины решили выбрать меня предводителем отряда.

Поутру мы позавтракали кофе и ароматным кебабом – небольшими, поджаренными на огне кусками мяса. Ханне, «прекраснейшая среди жен и дщерей», приготовила нам с Халефом еще один, более изысканный завтрак. Маленький хаджи был несказанно счастлив, увидев, с каким почтением и вежливостью я обращаюсь с его женой. Еще больше он обрадовался, когда я согласился взять в поход его сына, Кара бен Халефа.

Вот уже выстроились два десятка всадников, вооруженных самым отменным образом. Несколько вьючных лошадей везли съестные припасы, дабы мы не тратили время на утомительную охоту. Сперва мы направились на хребты Загроса[52] и без всяких происшествий достигли их через неделю.

Встреченный нами курд поведал, что всего в одном дне пути отсюда, на скалах, есть каменная гробница. Если заглянуть под камни, видно тело покойного с очень длинной, серебристо-седой бородой. Тело высохло, но не разложилось, словно мумия в Египте. Многие верующие поднимаются на скалы, чтобы почтить покойного шейха.

Теперь я ехал далеко впереди отряда, не желая подвергать никого опасности. Остальные следовали за мной на почтительном расстоянии. Мы опасались встречи с курдами племени беббех, ведь в схватке с ними и погиб Хаддедин. Каждый год в те же дни курды этого племени приезжали в здешние места, чтобы почтить память своих воинов, павших в том же сражении.

До сих пор Амад эль-Шандур был спокоен. Теперь же близость места, где погиб его отец, и память о том ужасном событии смутили его ум.

– Ты слишком боязлив, эмир. Нам нечего бояться этих собак. Я еду увидеть место, где пролилась кровь моего отца. Я поеду туда, пусть меня встретит там тысяча курдов. Вперед! – с этими словами он погнал лошадь вперед, и остальные последовали за ним; я не мог их удержать.

Мы ехали вдоль реки. Наконец, показалось место, где Амад эль-Шандур отбивался прикладом от наседавших врагов, лежа в ногах убитого отца. Ближе к воде виднелись могилы убитых курдов. Амад эль- Шандур спрыгнул с коня и опустился на колени; он стоял на земле, напоенной кровью его отца. Остальные, кроме Линдсея и меня, последовали его примеру; они молились.

К своему удивлению, я заметил, что Халеф вместе с сыном помолился и над могилами врагов.

– Какую молитву ты читал? «Аль-Фатиху»? – спросил я его.

– Нет. Подобные молитвы читают магометане, а они не чтят могилы своих врагов. Мы с сыном твердили «Патер ностер»[53] – молитву, которой я научился от тебя. Ханне, жемчужина среди жен и матерей, обычно тоже молится вместе с нами. Ты удивляешься этому? Меня покорила твоя доброта. Ислам – это чертополох, растущий на скудной почве, а христианство – пальма, выросшая на просторе и приносящая много плодов. Ислам подобен пустыне, в которой лишь кое-где струятся источники; христианство же сродни прекрасной стране с могучими горами, на вершинах которых звонят колокола, и прекрасными долинами, где струятся реки, питающие леса, поля и сады; по берегам этих рек лежат города и деревни, чьи жители – добрые и послушные дети Небесного Отца. Всем этим знанием я обязан тебе, и сам я научу этому многих, многих людей.

Мы поднялись на скалу. Гробница шейха была устроена так, как и сказал тогда его сын: «Пусть солнце приветствует это место поутру, на восходе, и вечером, на закате». Когда я заглянул внутрь, то увидел, что шейх сидит все так же прямо, как мы его оставили. Руки его были сложены на коленях; борода спадала на грудь. Его лицо глубоко впало, но черты его легко можно было различить. Образ его оставлял неизгладимое впечатление. Спустя много месяцев я все еще вспоминал его; я и поныне вижу перед глазами мумию почтенного старца, водруженную среди камней.

Жажда мести вновь обуяла Амада эль-Шандура. Все мои советы и предостережения были напрасны. Бедуины разбили лагерь на вершине скалы, где из-за отсутствия пищи трудно было выдержать осаду курдов, если тех будет слишком много. Охотники, посланные Амадом, приняли лазутчиков курдов за людей другого племени и доверчиво выдали им все наши секреты. Едва я возмутился, как был обвинен в трусости. Меня не хотели видеть предводителем отряда. Лишь англичанин, Омар, Халеф и его сын поддержали меня. Мы покинули лагерь бедуинов.

Меня не покидало ощущение скорого, неотвратимого несчастья. Мы спустились со скалы и скрылись среди зарослей. Стало смеркаться, когда послышался конский топот; приехали курды. Они остановились на ночевку. Я медленно подполз к ним. Курды разговаривали негромко, ведь сюда случайно могли спуститься бедуины. Приблизившись, я услышал вопрос:

– Мы будем разводить огонь?

– Нет, – ответил другой. – Сперва пусть вернутся разведчики. Конечно, люди Хаддедина – глупые саламандры, что боятся выползти из своих пещер, но с ними этот чужой дьявол, готовый рыскать всюду, и эта шавка с жидкой бороденкой, что застрелила моего отца, Гафала Габойю.

По этим словам я понял, что курдов привел сюда сын их вождя, застреленного Халефом. Горе нам,