Жут по-прежнему сохранял дистанцию; мы так и не приблизились к нему, хотя Ранко то и дело подстегивал своего каурого коня.

– Эфенди, мы его не настигнем! – крикнул он мне. – Английский скакун быстрее наших!

– Ого! Смотри-ка! Ты еще не знаешь моего вороного.

Я приподнялся в стременах. Я не стал говорить «секрет»; в этом не было надобности. Достаточно было лишь этого движения. Казалось, земля исчезла под нами. У неопытного наездника, пожалуй, закружилась бы голова.

Ранко далеко отстал от меня; я видел, что с каждой секундой я все приближаюсь к Жуту. Он был сперва в полукилометре от меня; теперь расстояние сократилось вдвое; вот уже осталось две сотни метров… сто пятьдесят… сто метров. Он посмотрел на меня и испустил вопль ужаса. Он начал подгонять свою лошадь ударами приклада. Та сделала все, что могла. Вытянув голову, бравая лошадь устремилась вперед. Пена капала с ее губ; кожа сверкала от пота. Недобрый это был знак для Жута. Его лошадь не сравнить было с моим скакуном. На Ри не было и следа пота. Я мог бы мчаться в таком темпе еще четверть часа – Ри не вспотел бы.

Тем временем я раздумывал, что делать дальше. Стрелять? Я давно уже направлял свой «медвежебой» в сторону Жута. Если бы лошадь шла спокойнее, я бы уверенно прицелился и легко выбил перса из седла. Но я не хотел его убивать. А, может, стоило всадить пулю в лошадь? Тогда Жут вылетит из седла и попадет мне в руки. Нет, мне было жаль красивого коня. Имелось одно хорошее средство, чтобы поймать Жута, никого не убивая при этом. У меня с собой было лассо. Я отвязал его.

В это время раздался пронзительный крик. Жут поднял на дыбы лошадь; она совершила огромный прыжок и перемахнула через одну из тех расщелин, о которых говорил мне проводник. Через несколько секунд ее перелетел и Ри; пропасть была шириной, самое большее, в четыре локтя.

Жут снова оглянулся. Я еще больше приблизился к нему. Он наставил на меня ружье. Неужели он и впрямь умеет, как бедуины, стрелять, обернувшись в седле? Я не мог ждать, пока он выстрелит. Мигом я нажал на курки «медвежебоя»; один за другим грянули два выстрела. Я не целился в Жута; я хотел лишь испугать его лошадь и добился своего. Английский скакун прянул в сторону, а потом, дергаясь какими-то рывками, снова устремился вперед. Жут нажал на курок, но выстрелил вхолостую – не попал в меня.

Я перекинул ремень карабина через плечо и намотал лассо на локоть и предплечье, свивая петлю. Я спешил, потому что впереди уже показалась темная полоска леса. Если бы Жут добрался туда, он был бы спасен.

Мне пришлось применить «секрет». Я положил руку между ушей вороного и крикнул его имя: «Ри»! На какой-то миг конь завис в воздухе, потом громко заржал и… даже не описать, как стремительно он помчался. Любой другой всадник непременно закрыл бы глаза, чтобы не выпасть из седла, но я привык к моему скакуну.

Жут был впереди меня метров на шестьдесят; вот уже осталось пятьдесят, сорок, тридцать, наконец, двадцать метров. Он слышал удары копыт моего коня прямо за спиной; он обернулся и в ужасе крикнул:

– Да проклянет тебя Аллах в аду, ты, собака!

Он достал пистолет и выстрелил в меня, но опять не попал; потом рукояткой пистолета ударил коня по голове, побуждая его напрячь последние силы. Напрасно! Я был в пятнадцати шагах позади него, теперь всего в десяти, в шести.

– Смотри, Жут, теперь я тебя поймаю! – крикнул я ему. – Никто, ни человек, ни дьявол, не спасет тебя!

Он ответил оглушительным криком, который впору было назвать ревом. Я думал, он сделал это из злобы; я стал размахиваться лассо, но тут увидел, что он дергает лошадь в сторону. Это ему не удалось. От ударов по голове лошадь словно обезумела. Еще один крик. Люди кричат так от ужаса, кричат в самую страшную минуту. Что это было? Нет, не злоба, а страх смерти!

Боже мой! Прямо у нас на пути тянулась длинная, длинная, широкая, темная полоса; до нее было не больше тридцати метров – расщелина, ужасная расщелина; дальний край ее был, пожалуй, локтя на два выше, чем этот.

Мой вороной летел с такой неописуемой скоростью, что вряд ли мне удалось бы его повернуть. Вперед! Только в этом было спасение.

Я опустил руки, все еще сжимавшие лассо, поднял голову скакуна; снова положил ему левую руку между ушами и крикнул, нет, проревел:

– Ри, мой Ри, мой добрый Ри, прыгни, прыгни, прыгни!

Издав какой-то глубокий, хрюкающий звук, – для него он означал восторг, – Ри прикусил стальные удила и, обгоняя Жута, полетел навстречу расщелине.

Ни Жут, ни я уже не обращали внимания друг на друга. Каждый заботился лишь о себе и своей лошади. Он только прорычал мне проклятие, когда я пронесся мимо него. Натянув поводья, я пригнулся.

– Ри, давай, выше, выше! – крикнул я.

Оцепенелым от страха взглядом я всматривался в дальний край расщелины. Я не видел, насколько она была широка; я лишь смотрел в одну и ту же точку на той стороне; я жаждал ее достичь, но она была на целый метр выше того места, где я находился.

Великолепный, несравненный скакун взмыл высоко вверх. На какую-то долю секунды я завис над ужасной бездной. Я выронил поводья и откинулся назад, иначе бы я погиб. Мне надо было уменьшить нагрузку на переднюю часть туловища скакуна, ведь прыжок ему не удался. Ри коснулся земли лишь передними ногами.

– Ali, ali! – крикнул я еще раз и резко пригнулся вперед; в руке я все еще сжимал лассо; теперь я хлестнул им коня между ног. Я еще никогда не бил Ри. И вот, получив удар по самой чувствительной части тела, он высоко взбрыкнул задними копытами и скорчился, так что лопнула подпруга… Вместе с седлом я сверзился вниз, на землю, и лошадь, пролетев немного вперед, удержалась на другом краю пропасти.

Все это длилось, естественно, одну или две секунды. Я вскочил и оглянулся. В этот момент от земли оттолкнулся конь, на котором мчался Жут. Он даже не долетел до этого края пропасти. Раздался крик, душераздирающий крик, и лошадь со всадником рухнули в бездну.

Все мое тело оледенело. Я подошел к краю расщелины. О Небеса! Она была шириной метров в пять, не меньше! Так я ее оценил, но, как известно, нелегко оценить точно ширину водоема или глубокой пропасти. Тут запросто можно ошибиться. А глубина этой расщелины была так велика, что я не увидел даже ее дна. Внизу расстилался густой, черный мрак.

То был справедливый суд! Он обрел ту самую смерть, которую хотел уготовить другим. Он был мертв – он и его скакун. Не было никаких шансов, что они выживут, упав на такую глубину. Впрочем, через некоторое время я заглянул вниз. Однако я не услышал никакого ответа, ни звука.

Теперь я подошел к Ри. Он повернулся и подбежал туда, где лежало седло. Я обвил его шею руками и прижал к себе его голову. Он потерся мордой о мое плечо и лизнул мне руку и щеку. Он словно понимал, что мы спасли друг другу жизнь.

Тем временем я стал беспокоиться за своих спутников. Ранко мчался сюда на своем кауром коне. Он не видел расщелины, и я принялся кричать и махать руками, умоляя ехать медленнее.

Остальные все так же преследовали Хамда эль-Амасата. Тот то и дело менял направление езды; эта тактика помогала состязаться с более быстрыми лошадьми, на которых мчались мои спутники. Они путались и ехали за ним зигзагами. Лишь хитрый хаджи был умнее всех. Он понял тактику противника и не стал в точности повторять его маршрут; он все время ехал на восток и, наконец, остановился, чтобы подождать противника.

Хамд эль-Амасат заметил это. Он видел, что уже не проскочит здесь, поэтому повернул на юг и стал двигаться в том же направлении, что Жут. Очень хитро и искусно он использовал, как прикрытие, немногочисленные кусты, росшие здесь. Это было единственное преимущество, помогавшее ему опережать преследователей. Однако он неминуемо приближался к страшной расщелине, но пока не видел ее.

Повозка все еще стояла там, где остановилась; возле нее были Галингре и его зять. Тем временем Ранко подъехал к расщелине, с ужасом заглянул в нее и крикнул:

– Он мертв, эфенди, он разбился! Аллах, как же ты сумел перепрыгнуть на ту сторону!